— А ты скажи, не стесняйся. Принимается даже положительный кивок в знак согласия. Он даже и лучше.. Я все равно забуду через пару дней все твои буковки, и отплывут твои слова, отчалив из гавани настоящего, в незыблемые просторы забытого-отболевшего, пережитого-выплаканного. Говори же... Говори! Согласна иль нет? — теряя терпение и свои фирменные цветистые фразы, заорал Пень, между делом опрокидывая в свои просторные, пухлые внутренности очередную чарочку пива.

— Да ты только подумай, какую чушь ты несешь? И что я должна ответить на предложение типа "а не пойти ли нам... так, гуляючи, проходя мимо, в... местный коровник?" Ему, видите ли, коровьи душистости нравится! — возмутилась я, с ненавистью глядя на Пня через прозрачные стенки фужерчика с коктейлем. — Раз уж завез меня в эти непролазные дебри, на твоих родственников глядеть, так уж будь добр, хоть по совхозам меня не таскай. Я и так замучилась твою подругу сердечную строить...

— Так я же этот... спецыалист по корово-овцам и всяким там курино-кроличьим делам. Не зря же сельхозакадемию заканчивал! — оттараторил Пень, пропустив мимо ушей мои колкости. Закатив глаза, он раскачивался под шум попсовых шедевров по местному радио. — Вот зануда. Плохо ей пахнет... — он состроил на своем добродушном лице презрительную мину и добавил, — А хочешь взяткой тебя заманю? В виде цесарки особо редкого вида? А что, состряпаешь ее под Рождество, только вот поджарочку мне оставь, эт слабость моя, страсть как люблю всякие сковородочьи остатки.

— Ну знаешь ли... — я колебалась. Слава о нелегально спертой Пнем разной птичьей живности из Академии гремела уже пару лет. Перед глазами нагло запорхали, захлопали крыльями поджаренные (с корочкой!) телеса цесарки. — Ну хорошо, хорошо! Только давай, когда похолоднее будет. — У меня теплилась слабая надежда, что морозный воздух умерит буйство запахов в этой "местной музее", столь привлекательной для Пня. — Тогда и наведаемся...

— Вот и славненько, вот какая ты у меня сговорчивая. С меня еще и букет! — он довольно потянулся, поудобнее устраиваясь на жутковатого, неопознанного мной цвета скамейке. — Эй, девушка, даме прошу повторить, ну а мне поднесите-ка куриных крылышек... и чтобы куря была свежая!