Течет неподвижно время. Светятся дни, струятся ночи, гроздья созвездий — плоды сумерек — везде одни и те же. А в полдень я — смешливый идол. Я застываю, широко открыв глаза, опаленная светом, с маской улыбки в руке, ловлю нити живого солнца — и плету тебе сеть. Словно вижу, как листву твоих волос треплет ветер, как под твоими веками спит наша тайна. Пока тебя нет, — сменяют друг друга лики: жизни по имени смерть и смерть по имени жизнь. И я рассуждаю: смысл — это пепел, тоска — трещина души, ведь сквозь нее уплывает надежда, реальность — это скорбь, будущее — дверь в пропасть, а слово — моя философия. Одиночество — явь, и мы — дитя Бога, слеплены в одно, окропленные священными гранатами Его крови.

Переносить то, что чувствуешь, на бумагу становится все труднее. Раньше переполнявшие меня крылатые существа со сказочными именами "любовь", "верность", "доверие" требовали от меня выражения, и мне ничего не оставалось делать, как сотворить их новое мирское воплощение — в буковках и строчках, ползущих вверх. В метро, в парке на скамейке и тихом кафе рождались они один за другим, слабенькие и неокрепшие. Вновь и вновь неутомимо ткало время себе одежду, кропотливо вышивая иссиня-черным шелком ночи и белесым льном дни. Мои существа обрастали плотью, а вслед за ней и душой. Потом, как и полагается выросшим детям, рвали кроветворный сосудик, соединяющий нас, и улетали. Постепенно я привыкала к одиночеству, к длинным прогулкам по набережным среди созвездий фонарей. Обнимала деревья, пила березовый сок. Следила по утрам, как ростки тюльпанов набухают листьями. Кормила голубей мягкими булками и успокаивалась. Потом было насильственное создание мыслей, ярких образов, потому что не смогла смириться с той минутой, когда их не стало. Слово "ты" покрылось тонкой корочкой льда. Я забываю твой голос..

Весь день, полная странной тревоги, не могла найти себе места. А ровно в полночь, погасив в доме весь свет, и плотно прикрыв за собой дверь, — выбежала за порог. Быстрый взгляд на мертвый сонный дом, и я уже забыла о том, что меня кто-то ждет. Мне принадлежала ночь, я жила ей, дышала. Оглушительно громко пели птицы, как будто чего-то боялись, — боялись не допеть, не успеть до утра.

В лес я вбежала уже успокоенная. И перешла на шаг, мне некуда было спешить. Ветки больно жалили руки, травы рвали легкое летнее платье. Но я не чувствовала боли, и сердце переполняло счастье. Как оно пугливо, как непостоянно, — ко мне приходило всего несколько раз в жизни. Я прекрасно помню, как это было: один раз зимой — когда я вдруг увидела перед собой любящие глаза цвета неба, в другой раз — у края скалы, внизу которой свирепо ревело море, и еще — совсем недавно, осознав, что жить все-таки стоит. Сегодня ночью было по-другому. Я чувствовала, что священные, словно вылепленные из воска ели дарят мне больше. А ночные цветы, дурманящие голову ароматом, обещают мне рай.

Я бродила по лесу до рассвета. Прислонившись к сосне, наблюдала, как ромашка-солнце, зевая, распутывает длинные волосы, зацепившиеся за верхушки деревьев. Медленно возвращалась домой. Не помню, как вынесла укоризненный взгляд, который ждал меня дома. Волновало одно — не торчит ли из кармана кусочек тени, мокрой от лесной росы.

Я буду для тебя светлячком, неоновой нитью среди сумерек, ростком риса в пустыне, иголкой, живущей в поисках по твоим венам, ищущей сердце. Буду рядом, — ты не заметишь, не поймешь важности происходящего. Буду далеко, покажется, что рука согревает руку. Когда уйду — умрет время, оставив нам лишь прах минуток, сгоревших при бешеных поцелуях. Будем врозь, — зеркала отразят лишь зеленый мрамор страсти в наших глазах.. В них копится невыраженное, недолюбленное, недосказанное.. Приезжай!

Сегодня воскресенье: город меняется на глазах — уходит сереющая темнота земли с остатками снега, пробивается вверх изумрудная щетинка газонов. Даже небо другое: чище, прозрачнее, белее, чем фарфор. Облачка становятся нормальных весенних размеров: небольшие, закругленно-пушистые. Мне становится легче дышать здесь, легче жить, вставать утром и осознавать надобность выйти на улицу. Все становится обычным, скучно неизменяемым, и переносимым тихо, сжав зубы, как, наверное, переносят космонавты жиденькие пасты вместо еды.

Ко мне с весной пришло нечто новое: видеть себя со стороны. Себя с нервно прямой спиной, быстро идущую вперед, — прочь от самой себе и шлейфа воспоминаний. Опять опаздываю! Все говорят, что длинное кожаное пальто прибавляет мне лет, хотя вместе с кудрявым беспорядком на голове оно производит непонятное впечатление.

Я думаю о том, какое именно впечатление произвожу: отрешенный взгляд насквозь, пухлые детские губы — взбалмошная девчонка. Моя внутренняя концентрация легко нарушаема: перед глазами с неотвратимой легкостью возникаешь ты. Это становится со временем даже забавно, что ничто не может тебя полноценно заменить, заполнить мое внутреннее Я некой смесью, который можно считать "пищей духовной", да и физической тоже, что уж скрывать.

Забавно и то, что ты так много работаешь, что я тебя не слышу совсем. Ты скажешь, что это жизнь: жестокая, ломающая всех на куски и бросающая в угол за ненадобностью. Да, она переносима, проглатываема, но жестка, вяла и неприятна на ощупь.

Ты думаешь, что станешь ближе теперь — это не так, ведь я не люблю тебя.

Не смогу сказать, а буду трусливо прятать глаза в твои цветы. Буду идти рядом и тонуть в мыслях о любимом человеке, которому отдам жизнь. Скрою от тебя слезы, которых так много, скрою и сны.. Мне не передать туман ночных московских улиц, влажные листья деревьев, одинокие улицы, — не показать тебе Москву, ведь ты в это время спишь. Не рассказать и о маленьком городке, квартире с большими, широко открытыми глазами-окнами, доме, увитом плющом напротив. О полянке, где растут крокусы, о бесконечных, еле-зеленеющих полях, о поездах и желтых розах, что он подарил мне. Тебе не понять, а главное, — не простить мне все то, чем я живу втайне. Спросишь, — "Ты ведь забыла?". Я промолчу.

... с тихим стуком упала на землю гильза: — Я не люблю тебя.

Опускаю глаза — у тебя на рубашке теплое пятно крови, руки бессильно вдоль бедер — все кончилось. Но тут же с ненавистью понимаю, что еще не все. Надо выйти на сцену и насладиться аплодисментами. Ведь кровавое сердце — муляж, а сама кровь — вино, мы его пили недавно при свете звезд, помнишь? С лица отдираю картонные слезы, снимаю парик. Теперь действительно все. Только..

Мягкие травы за ночь приняли форму тела. Медовое утро заставляет открыть глаза.. Рядом ты — плетешь мне венок из лилий. Направо, чуть подальше, лезет на скалы море и кормятся чайки. А налево, поближе, — сонные холмы, полные до краев бирюзовых камней и мышиных норок. Какая-то сотня шагов за руку: гордо, с еще не остывшими от поцелуев губами. Навстречу поезду у перрона, где я в последний раз увижу тебя, нелюбимый.