Rambler's Top100 'Сон Разума', главная страница 'Сон Разума', главная страница 'Сон Разума', обязаловка
[an error occurred while processing this directive]
[an error occurred while processing this directive]
Тайна японского пилота-камикадзе как гарант познания самого себя в нескольких лицах
 


Я маленький летающий шмель с чрезвычайно человеческим сердцем и сугубо стратегической душой. Относительно меня существует старое поверье, что будто бы шмель, задевший краешек носа, являет собой непосредственное прощание одной, уже ставшей метафизической, душой со своим любимым (живым) человеком. Последнее прощание и все самое последнее, что может случиться для маленького шмеля, потому что я маленький, и я одинок. И для одиночества моя жизнь вполне логична и довольно второстепенна — обычный логический полет штопором в пехотное шествие солдат на отеческую войну. И передо мной встает вполне естественное решение — сделай все, как прописано и того требует, последуй неукоснительно приведенному в надобность поверью, и твоя судьба ясна, логична, и больше нечего предвидеть в замочной скважине событий. А потому и присутствует для меня вечная, нетронутая тайна, в силу того, что непознанное нами знание имеет оттенок какой-либо тайны, которая таится и тешится во всей тьме вещей, предметов мысли и логики. И вдруг существует мысль, примерно параллельная моей идее, не имеющая точек пересечения или любых других стечений с моими обстоятельствами. То это непознанное и есть моя насущная тайна. И я ищу ее по пустым вечерним комнатам с ветреными настежь окнами и светом от трассирующих пуль. Я ранен, но не смертельно. Когда я жив, разговариваю сам с собой, изредка слушая передовую по радио. Бывает — пою детские песенки и отпускаю их на частоту какой-нибудь волны. Я давно свыкся с тем, какой я есть, и привыкаю к тому, что меня может не быть. Мне нравится вот так вот тосковать, купаясь, как маленький ребенок, в дюнах слежалой пыли и радуясь самым маленьким мелочам, внезапным находкам, например, преследующим меня самолетам противника. Хотя откуда у меня враги, разве что абстрактные.

Летаю в темноте из дверей и окон, из обстановки в обстановку. Открываю целые миры, преследуя в них каждую тайну из конгломерата вечности. Раньше я и не знал что такое тьма. Я думал, что это типичное явление вроде тумана или дыма, снега или дождя, чьи названия говорят о них больше, чем они сами о себе. Оказалось напротив — типичная тайна. И я ищу ее по темным, острым углам, в которые стремится уложиться все человеческое — сокровенное и сакраментальное.

В углах обычно что-то прячется и таится. И чем больше углов, тем меньше можно из них что-то извлечь, потому что таким вот образом многоугольник превращается в круг, а в круге, как известно, найти угол куда сложнее. Поэтому я люблю гадать на этой дилемме словно игральными картами на неизвестные мне ландшафты путей и проводников. Тогда я задумываюсь где-то в районе потолка: "Не для того ли стремится всё в углы, чтобы уместить туда свою жизнь?"

Как же тогда просто смотреть из угла, и как трудно это осознать для того, чтобы избежать эмоционального отравления. И бегать потом по углам, из угла в угол, пока не обнаружишь собственноручно нечто похожее на круглое де-жавю или родственную сферу. Это и есть моя душа, имеющая, как собственно и все остальное, социальные корни. Да, вынужден согласиться — социальная душа под классический ветер перемен — классика любви.

И как же трудно быть влюбленным в себя, и сделать из всего этого совершенно правильные выводы. И остаться суеверным. Ведь эта тайна похожа на стеклянную банку, в которую помещается ни больше, ни меньше — само бытие. Но я не в силах открыть ее для того, чтобы попасть туда любым способом в самое глубокое нахождение и во что-то убедить себя, если конечно есть во что. А ведь, возможно, в этой вот посудине заключено собственное чувство бытия. Может содрать крышку? А не вспугну ли?! А то вспорхнет тысячной тучей бабочек "махаон" — не соберешь потом.

Так трудно достается какая-либо сущность бытия, а рация сообщает к слову, что тайну невозможно как-нибудь назвать, иначе это уже будет не тайна, но элемент или частица знания того, что мы знаем или только догадываемся. Это судьбоносный процесс познания бытия, и ничего с этим не поделаешь.

Непонятно куда я лечу?! В неизвестность, в тайну. Для того ли, чтобы наконец, положить туда свою уставшую, хоть и совсем юную жизнь. А я ведь никогда и не думал о смерти, не знал о ней до того, как солнце растопилось в глотке вечернего, сонного ящера — предвестника змеиных ночей, несущих двойственный смысл своим раздвоенным языком пещерных сновидений. Пещеры, в которых шумом ветра высекаются звуки, слоги и слова в целые предложения, в одинокий монолог — откровение природных сфер жизни с только начатым строением планов на летных картах, принципов полей, концепций неба и мечты процесса. И ты хватаешься за какую-то веревочку, не зная заведомо, куда она ведет. Такова неотвратимость рока в этом году и этого числа.

А я по-прежнему лечу на автопилоте — некуда спешить, совершенно незачем сбиваться с курса. С интересом сажусь за письменный стол. На нем сугубо творческий бардак: бумага, ручки с карандашами и чьи-то обгрызанные ногти. Была бы воля, сел бы в кресло, закурил бы хорошую сигару и начал мемуары — по старости милые жизненные впечатления. А может написать письмо? Но кому? Может матери, или друзьям. Но о чем? Может о войне? Но я ни с кем почти не воюю, разве что с вечерними птицами. У меня есть своя миссия, цель, и я лечу к ней выполняя свой долг. Я даже не видел толком раненых солдат, разбитых окопов, ни крови, ни крика. Только огненные вспышки человеческих гримас и боли на моем стекле. А войной она становилась лишь для меня и моей сопутствующей цели — особы лет двадцати, тридцати. Следовательно, моя война выглядит застывшим пятном черной крови, потому что это не война, это исход. И почти мирное время под потолком возведенных баррикад, костей и флагов. Лишь изредка я могу услышать оттуда, как кричат о помощи люди, а командиры смотрят в небо и зазывают вперед, в царствие небесное. Рвутся погоны, срывает ветром фуражки и бьется как яичная скорлупа воздушная авиация. Командиры хвалят удачу в спину, а некоторые умирают в стоявшей в коридоре обувной куче. А я по-прежнему на автопилоте.

Как же ценен воздух свободы на моей односторонней войне. А что если я использую возможность проверить свою судьбу на тайну. Я решил изменить самому поверью и больше того — я потенциально отказываюсь от смерти и остаюсь номинально жив. Я решил оттянуть время своей смерти и посмотреть, что бы было, если бы я остался жить. Зачем мне теперь письмо? Я пока ни с кем не прощаюсь! Вместо этого я сажусь на полку с книгами, беру одну и лечу разгильдяйничать. Расположился между рамами окна и запасся хорошим настроением. Читал и краем глаза посматривал на нее. Она лениво варила кофе и цинично сбрасывала на пол пепел. И ей теперь все равно, что под ногами воюют детские солдатики. Еще живые. Они по-прежнему берут в плен врагов и отражают атаки, а в углу, как заброшенная крепость, громоздится школьный портфель — никому теперь не нужный и забытый. Они-то ей и не дали выспаться, ночью она то и дело вскакивала от шума вызванного игрушечной войной и детским смехом. И сейчас она всецело апатична. Прошли все муки страдания, ушли горечь и печаль по утрате любимого человека, но не дает ей покоя оборванный сон, как символ тревоги. Тяжелеют и без того тяжелые веки и жгут покрасневшие глаза, — она сейчас не в лучшем состоянии.

Покурила, допила кофе и слегла в томную лихорадку постелей и открытых окон. Остановилась война, и на время наступил мир, а она бредит в кровати как на кушетке санитарной части. Ничто не двигается кроме ее закрытых век и раскрытых губ. Она что-то шепчет и может быть читает по кому-то длинную молитву. Так в молитве прошел целый день — тихо и умиротворенно, как в предсмертной тишине.

Следующим утром она уже не встала. Я сварил ей кофе в постель, слетал за сигаретами, отважил нечастых гостей и принял участкового врача. Он-то мне и сказал, что раз пришедшая в дом смерть с пустыми руками уже оттуда не выходит, за кем бы там она не пришла. Ей не выбирать кого. Я согласился — кому как не мне знать об этом, ведь это моя смерть сейчас витает над этой девушкой. Эта смерть предназначалась мне, а я от нее отказался как смог.

Когда она (девушка) была в сознании, мы с ней разговаривали. Я ее утешал, а она беспокоилась о своих котах и меньше всего о себе, — так обычно думают люди, не осознающие еще своей болезни. Она и не сознавала. Но зато любила слушать мои рассказы об этике и чести. Так я пытался вернуть ее к своим делам — вернуть ее к жизни. И через пару дней я ее схоронил, сначала по части этики, а затем и чести. А сам, чувствуя за собой неразделимую вину, полетел бесцельно по миру — куда глаза глядят, искать безнадежно свою собственную смерть, заранее готовый к поражению и к пустой трате времени, в надежде, что может со мной хоть что-то случится, что приоткроет завесу это на моей тайне. Ибо я остался один — без моей единственной тайны.

Последнее:







Обсудить произведение на Скамейке
Никъ:
Пользователи, которые при последнем логине поставили галочку "входить автоматически", могут Никъ не заполнять
Тема:

КиноКадр | Баннермейкер | «Переписка» | «Вечность» | wallpaper

Designed by CAG'2001
Отыскать на Сне Разума : 
наверх
©opyright by Сон Разума 1999-2006. Designed by Computer Art Gropes'2001-06. All rights reserved.
обновлено
29/10/2006

отписать материалец Мулю





наша кнопка
наша кнопка



SpyLOG