Самое первое воспоминание — со скучной полки я вижу его руки, они приближаются, берут меня, и стремительно опускают вниз, так, что я зажмуриваюсь.

Он ставит меня на пол, что-то говорит, а потом — потом он входит в меня, и новая блестящая кожа трескается, и он заполняет меня полностью — до самого конца, и мне немного больно и так хорошо, привыкаю к его влаге и теплу, которого я никогда не знал, и он мнет меня, а я только думаю, что вот оно то, ради чего стоит жить.

Он отпускает меня. Свежие трещинки сладко ноют, магазин вокруг меня сверкает, и последнее, что я помню об этом дне — как мир темнеет — кто-то закрывает коробку — я засыпаю.

Я был новеньким белым ботинком, когда он увидел меня. В этой белизне — моя гордость, и мое одиночество. Долго-долго стоял я на полке — никому не нужный, ведь белые ботинки так прихотливы, о них нужно заботиться, они "непрактичны". У меня никогда не было знакомых на моей полке — моих соседей быстро раскупали, да и вообще — о чем можно говорить с белым ботинком? Но пришел он — и у меня началась новая жизнь.

Он открыл коробку, и я кожей почувствовал, то, что произошло между нами в магазине, повторится, мои ранки все еще побаливали, но мне так хотелось его тепла, его самого...

И вот, он снова заполняет меня, его крепкое тело восхитительно, и снова он мнет меня, и мне кажется, что я наверху блаженства, но вдруг...

...Он начал танцевать — мы начали, никогда еще я не был так гибок, никогда еще не познавал столько радости, какую может подарить тело, и я понял, что люблю его...

Мы танцевали только по ночам, днем я спал.

Своих новых соседей я никогда не видел, да и не слишком хотел. У меня была отдельная коробка, он и танцы по ночам — то, чем я жил, то, что наполняло меня восторгом, животным, физическим восторгом... Казалось, что в мире нет вообще ничего, кроме нас — и я был счастлив.

Но время идет, и однажды, когда он снова достал меня из коробки, и я приготовился к чудесному головокружению, он почему-то нахмурился.

Мы танцевали, но все было не так, как обычно, холоднее, более неловко. Он протер меня тщательнее обычного, и поставил спать.

С этого времени я начал замечать, как безнадежно старею. Куда девалась моя белизна, мягкость моей кожи? Все меньше радости от ночных танцев.

Вскоре он выбросил меня. Я не могу его осуждать — я всего лишь стоптанный старый ботинок, который больше ему не нужен, ведь он еще молод. Все, что мне осталось — лишь вспоминать, как мы любили друг друга, вспоминать, как он влажной от масла тряпочкой нежно касался меня, как входил в меня, и я отзывался на каждое его движение, и не знал других страстей.

Теперь меня подобрал какой-то клошар. Он ужасно пахнет, он мне отвратителен, его тело, его пот, он никогда не танцует со мной, только грубо берет меня, но разве я могу выбирать?

И мы сидим на лавочке, и у меня отрывается подошва, и вдруг — я вижу его — он несет домой коробку и, наверное, в ней белые ботинки.