Елизавета Павловна с раннего утра настроилась критически.

Умываясь в большом медном тазу, который Марфуша загодя до половины наполнила горячей водой, Елизавета Павловна разглядывала себя в мутном настенном зеркале, с изрядною злостью наблюдая в нём дурным образом прорезавшиеся морщинки у глаз. Смотри, матушка-душа, молодость она же как, просвистит, и поминай как звали.

Наплескав по полу, Елизавета Павловна крикнула прислугу и поспешила привести себя в должный вид. Ровно в восемь, когда внизу били огромные часы с башенками и серебристым диском тяжёлого маятника, она уже поправляла последнюю прядь в модной своей укладке. Её маленький носик был немного припудрен, а на веки был нанесён оттенявший яркий взор карандаш. Отвратительно, подумала Елизавета Павловна, каждый день — одно и тоже.

Десять минут девятого были ознаменованы отправкой мужа, штабс-капитана Е.И.В. третьего инженерного полка, на службу. Елизавета Павловна бережно отряхнула пару пылинок с мужниного рукава и дала себя поцеловать в щёку. Сразу по отбытии мужа миловидное личико нацепило знакомую гримасу неудовольствия — ну хоть бы он разок опоздал, что ли, в своё расположение, а то и просто — захворал бы, да и остался лежать наверху, в спальне.

Тогда бы ей нужно было делать озабоченный вид, а мужу носить прохладные компрессы на лоб и приказывать Марфуше не мешкать, а принесть господину унтер-офицеру горячих камней в ноги. Так же... сиди цельный день, вспоминай, как катал её муж в ухажёрской прыти на тарантасе по аллейкам, как сочинял глупые свои стихи да звал «лялею».

Да уж, какая тут «ляля».

В половину одиннадцатого Елизавета Павловна прерывает известную череду уничижительных воспоминаний и собирается к «Мюру и Мерилизу» развеяться и почесать язычком. Опять огорчение, лихача не поймать — все словно с ума посходили, на Ильинку катят целыми процессиями. Хорошо, встретились знакомые — Машуня и Ильюша, душа нараспашку. Вот уж с кем не скучно, усадили-потеснились, отговорили от «Мюра» — куда лучше сегодня в Шуховских рядах, там соболя выставляют, самое время к зиме-то присмотреть.

Моросит холодный дождик, цокают копыта. Говорят, бомбисты опять людей поубивали на Пречестинке, сыскная полиция при содействии летучего отряда изловила известного в городе вора Яшку Крутована. А вот и вожделенные меха: Елизавета Павловна при мысли о жаловании мужа поморщилась, но всё-таки сумела выхватить из жадных рук какой-то купчихи забавную муфточку. Заяц — не заяц, а ей нравится.

Распрощались. Пришлось долго отнекиваться от званого ужина, ссылаясь на занятость мужа и мигрени. Уговорились, что на той неделе — непременно. Опять огорчение — что подарить? Без этого никак, да поди ж ты каждый раз — напридумывай.

Извозчиком потихоньку обратно, под похрапывание лошадки да под стук ободьев.

Дома обнаружились забытые мужем газеты. Под причитания Марфуши — как же, мадама опять ни столечки не откушали, нате вам хоть булочку сдобную к чаю — Елизавета Павловна удалилась к себе, где и прозевала над газетами ажно до семи часов.

Вернулся муж, отужанали. За ужином поспорили об опасности народного бунта, о прошлогодней коронации, когда теперь такую увидишь.

В девять, под зачастивший дождь, в доме уже гасили свечи. Единственная электрическая ещё час горела у мужа в кабинете, но Елизавета Павловна уже успела напоследок похмуриться вволю на собственное сердитое отражение и удалиться к себе в спальню. Хоть бы на сегодня мужнины планы обошлись без неприятного исполнения ею супружеских долгов. Вот уже одиннадцать, проскрипели мимо половицы — отлегло, можно спокойно и уютно заснуть.

Жизнь была чем-то нереальным.