Когда-нибудь я забуду этот запах свежих апельсиновых корок, лежащих на ковре рядом с твоими ногами. А пока странные люди в синих комбинезонах под предводительством младшего лейтенанта уносят наши вещи. И запах хвои — настоящей, не искусственной, осыпающейся с уносимой ёлки тебе на плечи, тоже забуду. Зачем им наша ёлка? Что они с ней будут делать?

Ты говоришь, что всё наладится, что всё будет хорошо, что это какая-то ошибка. Ты бросаешься на лейтенанта, который вежливо тебя отпихивает, бормоча что-то про санкции. Он и жизнь как вещдок может забрать. Вещдок человеческой глупости.

А я смотрю на звёзды в окно. На теперь уже чужие звёзды, которые так никогда по-настоящему и не стали нашими. Я знаю, всё правильно. Так и должно быть. Я слишком много поставил... и проиграл. С судьбой вообще опасно играть.

Хоть сигареты остались. И на том спасибо. Ты говоришь, что мы поедем к друзьям, что они помогут. А я знаю, что у нас нет друзей. Их я тоже проиграл. Их тоже могут вынести эти люди в комбинезонах в одной охапке с твоим плюшевым медведем. Потому что у меня больше нет прав перед этой жизнью. И у тебя тоже. Ведь ты всегда говорила, что мы — одно целое... помнишь?

Раньше я не знал, что мир настолько мал, что его можно унести за один вечер на спинах в комбинезонах и погрузить в "Газель".

Ты сидишь на полу, и слезы сквозь сигаретный дым падают на апельсиновые корки. Ты уже всё поняла. Что у тебя в душе? Ты не ответишь. Я знаю, поэтому и не спрашиваю.

Когда-нибудь я забуду, как снег падает на твои волосы. Прекрасные светлые волосы. Он остается на них какое-то время, а потом тает от тепла моего дыхания. После этого бывшие снежинки собираются вместе и капельками сбегают по твоей шее, чтобы утонуть в твоём тепле, отданном шарфику. Твоё тепло не забрать комбинезонам с лейтенантом. Оно только твоё. И ты уже который год отдаёшь его почему-то именно мне. Хотя вначале ты так этого не хотела. Ты боялась, ты знала, чем это кончится.

А снег всё идет, тихо рождаясь в небе, выплывая из темноты, и так же беззвучно ложась на землю, чтобы медленно умирать, становясь всё чернее и грязнее. Это чем-то похоже на человеческую жизнь. После рождения мы ещё совсем чистыми летаем в мечтах, пока не упадем на землю, пока не потеряем способность любить, чтобы больше ничего в этой жизни не сделать, а лишь медленно умирать, становясь всё чернее, накапливая в себе всю грязь окружающего мира. И каждому хочется верить, что он еще летает, хочется, чтобы это продолжалось всю жизнь, но не каждой снежинке дано погибнуть сразу же, коснувшись земли. Многим большую часть отпущенного времени придётся просто лежать, уже никогда не поднявшись в небо. И тут-то нужно понять, увидеть, почувствовать момент касания с землёй. Момент, после которого нет возврата.

Ты стоишь возле поезда, глядя на вокзальные часы. Когда-нибудь я забуду, как свет от фонаря просвечивает через твои волосы, придавая им ярко-золотой оттенок и создавая ореол вокруг головы. В купе только мы с тобой, стук колес и чувство вины. И апельсиновые корки. Резкий, свежий запах, который я когда-нибудь забуду. Как и тот день, когда в июле ты, сидя на траве в обнимку с гитарой, чистила эти оранжевые солнышки, и их запах смешивался с запахами трав, цветов, сена и стрекотанием сверчков.

Скрип тормозов и чувство спокойствия. Мы никуда не едем, только так же тихо за окном падает снег. Шаги в коридоре. Кто-то выходит, кто-то входит, хотя, на самом деле, ничего не меняется. Но это движение не может нарушить спокойствие крошечного мирка нашего купе. Скоро утро: уже начала сереть линия горизонта. Ты спишь, поджав колени, с которых слезло одеяло. Полоска света от вокзальных огней, пробивающихся из-под шторы, делит твои коленки напополам, заставляя кожу светиться оранжевым светом. Я иду выбрасывать мусор, рассыпая по пути из дырявого пакета кожуру от апельсинов, а потом курю в тамбуре, глядя на скользкий перрон, где мёрзнет проводница. И вот я уже засыпаю в купе. Сон — маленькая смерть, так пусть же я увижу напоследок именно тебя.

Твой город — это лучшее место в мире просто потому, что ты в нем росла и он отдал тебе часть себя, сделав такой, какая ты есть. И за это я ему бесконечно благодарен. Он встретил нас, провел по своим улицам, похвастался заснеженными парками и праздничными гирляндами, накормил сосисками с хлебом и теперь застыл в ожидании, спрашивая: так зачем вы пожаловали? И ты ведешь меня за руку сквозь свои слёзы и воспоминания по дворам твоего детства. Когда-нибудь я и это забуду.

Ты долго стоишь возле невзрачной двери, не решаясь позвонить. На дверной обивке когда-то был номер 841, но теперь от четвёрки остался только тёмный след, хотя восьмёрка и единица все ещё блестят облезлым металлом. И вот твой дрожащий пальчик медленно приближается к кнопке звонка. Я накрываю твою кисть своей ладонью и вдавливаю кнопку в стену. Теперь я вижу только твое лицо. Ты смотришь на пол, но потом медленно поднимаешь на дверь свои красивые карие глаза. Дверь открывается, и выражение несмелого ожидания на твоем лице сменяется пустотой разочарования.

Мы сидим в парке, купив за двадцать рублей два чая и булку с апельсиновым джемом, пахнущим почти так же, как настоящие апельсиновые корки. Но он не настоящий, и мы это чувствуем. Я тебя теряю и ничего не могу сделать. Ты молчишь... Слова не нужны. Теперь мы соприкоснулись с землёй.

Когда-нибудь я и это забуду... Когда-нибудь, когда я забуду себя.