прохрусталив слова,

можно взглянуть сквозь стихи на свет.

прохребетив себя,

можно встать и смотреть

вертикально, позвоночно.

не надо склонять, гнуться цепнем,

если вот это "позову ночью"

уже втирается в швы, когда слепнем

от радужной оболочки фраз, глаз.

надо осторожно под воротничок

взять и резко так к стене пришпилить

булавкой, чтобы, когда скачок

напряжения, не упасть, не вылить

нечаянно рвоту на ковёр,

а успеть хотя бы в ладонь

поймать все атомы, не заразив

космос. но под колени бьёт, проверяя рефлексы,

философия мёртвых горизонтов — я знаю, я токса —

я ношу в брюшине беспомощно воющий тиф.

машины едут мыслями по городу,

давно погибшему от радости безделья;

вы называете убогими дорогами

его асфальтовые вены для скольжения

глубоких рек, пропитанных сознанием

одной бессонной, хрупкой шелкопрядки,

что с гусеничным хрустом (не без обаяния)

жуёт листы исписанной тетрадки...

я стану новым видом баттерфляев

с взволнованным курсивом вместо пятен

и буду улетать в иное, оставляя

свой лёгкий типографский запах.

а ветер осушает грязные,

влюблённые в бетон районы:

я думаю волнообразно,

я постоянно хочу больше [моря].