по колено в холодной воде, как тарковский,

я плююсь волосами и дымом на сильном ветру,

мне ползти по асфальту ладонями жёстко,

мне зализывать мясо до кости так важно в бреду.

безнадёжно хлебаю околоплодный ноябрь,

пьянею в прозрачном, прожигаю околосердце глотками,

отчего-то ритмично колеблется диафрагма:

токси/cause? — лучше блевать с закрытыми глазами.

посмотрят искоса, скажут "плохо прорисована душой".

стряхну пепел, фыркну губами, улыбнусь матом, ведь мой бох:

блядский стук каблуков на тверской —

это даже не трафареты женских шагов.

и все эти строфы, как харакири, как внутренности

в стерильном тазике: режешь честно, чтобы спасти

от убийства чужим лезвием, чтобы успеть посмотреть не зло,

как в замкнутой плошке плещется твоё бордо.

сова размахом крыльев упирается в стены:

ночь темна, сигареты кончились, стихи не пишуцца.

какими-то клёцками всё плавает под сплетением солнца,

стучится под рёбрами, а потом убегает по лесенке и смеётся —

вскрываю грудину — никого. не догнать. никто и не догоняет.

можно ножницами вырезать себя из картона

реальности, поджать колени и во избежание катастроф

сложиться в коробочку и замереть бетонно

до апрельских дождей не смотря на мою клаустроф.