Ты сказал, что мы были лохматыми и почти седыми. Нет, мы не мяукали испуганно, пытаясь устроиться поудобнее на подоконнике неуютной кухни, роняя взгляд с последнего этажа вслед за соскользнувшей рукой. Мы не кромсали кабачки перочинным ножиком, и не заглатывали их жареными кусочками страшно-смешной тайны — дня, проведенного вместе...

И сугробы были не из пестрых потушенных палочек, а из побледневших осколков померкших звезд... холодная снежная пасть дерзко хватала лапы...

Мы не плели фенек на память, и никогда не опустились бы до обручальных колец, мы не носили ошейников и не цеплялись друг за друга во сне, испуганно и нежно...

Мы приветствовали только Луну, мы верили крови, а не словам...

Мы были не «мы», не «ты и я» — и даже кавычки мы бы не смогли разделить пополам то, что легко рвется белыми клыками и мглой в душе... мы были «я» и «я»... моя Луна, мое мясо, моя боль, моя стая... умножить на два... умножить на каждую упрямую, недоверчивую морду...

Мы не запихивали Ерофеева в нестройные ряды взаимных богов, мы не спорили в автобусах, кто же сможет лечь на пол и ковырять в носу... Мы не захлебывались дурацкими звуками, выражающими то ли радость, то ли осознание собственного безумия под соусом попыток доказать себе, что мы действительно в восторге от происходящего — сидя на грязном полу общественного транспорта, под ударами овечьих взглядов... А-ха-ха-ха-ха-ха-ха...

Да, мы многое себе могли позволить в присутствии овец — их смерть, например. Ты так сказал...

Ты заглянул в мои глаза и заявил, что к ним не подходят тонкие пальцы и солнечные брызги веснушек, сладкий творожок голоса с изюминками смеха...

Шерсть дыбом, привязанность к хозяйке ночного неба, вера в безупречность одиночества и вынужденные сборы стаи, вечное правило — один за всех и все за одного — не по любви — не дай Луна влюбиться...

Ты сказал, что в прошлой жизни мы были волками, и может быть истекали кровью под взаимно-безразличными взглядами... если мы, конечно, не превратили друг друга в собак — кто сейчас вспомнит, кто признается?

Мой мягкий оскал обернулся смущенной улыбкой — на твоих руках во мне в который раз умерла серая тварь...