Сержант поднял голову к звездам и вдохнул полную грудь воздуха. Даже этот напоенный гнетом радиации холодный воздух казался утренним бризом после многократно регенерированной атмосферы кабины. Вот уже три недели, как он почти не вылезал из кресла пилота. Неприятностей было хоть отбавляй, а так как говорить с кем-либо желания не было ни какого, то приходилось метаться, самому проверять приборы, очищать новые территории, лечить планету, словом продолжать обычную жизнь гостя, но...

Планета словно взбунтовалась. Прорыв за прорывом, землетрясения, сели, да ранние, не по сезону осадки — работа изматывала. Старые и новые раны тянули жизненную силу, мышцы ныли от беспрестанного сидения в пилотском кресле. Сержант временами начинал про себя проклинать это все, однако такой график не давал расслабляться, погружаться в свои мысли. Кроме того, всегда был повод ускользнуть от встречи с Учителем. Сержант не отдавал себе в этом отчета, но он все время уклонялся от встречи именно с ним. Пытающийся заговорить местный житель вызывал лишь качание головой и взгляд из-под бровей. От Учителя же он бы просто сбежал на край света.

Хотя один раз они таки виделись, две недели — большой срок. Нельзя было не прийти, когда хоронили Самоина. Сообщение пришло без подписи, и простым печатным текстом, так что ответить отказом, сославшись на занятость, он не смог — некому. Сама церемония произвела на Сержанта более, чем удручающее впечатление. Гости стояли под хлещущим дождем в мокрых плащах с непокрытыми головами. Стояли молча, так же молча разошлись. На лицах читался укор, даже некоторая ревность по отношению к телу Самоина. Это было очевидно и поразило Сержанта, хотя и не было произнесено ни слова. Когда капсула с телом, блеснув номером 028 на борту, взлетела к небу, он ощутил на себе внимание собравшихся, но когда опустил глаза, то все смотрели вверх, и только Учитель глядел куда-то под ноги. Ушел тогда он настолько быстро, насколько позволяло приличие момента. В тот день ему предстояло проделать три операции в госпитале и посетить выздоравливающих больных в отведенной на их район поликлинике. Его познаний в медтехнике вполне хватало для этого, так что появился еще один широкий фронт работ — рук со смертью Самоина стало не хватать еще больше.

Казалось бы, работа в поликлинике должна способствовать общению, но и там он замыкался, то и дело слыша за неплотно прикрытой дверью голоса: "Как он постарел за это время — весь седой стал, а раньше ни морщинки", — выбираться оттуда в кресло пилота было почти облегчением.

"Ты от всего бежишь..." — подумал Сержант, спускаясь по ступенькам и рассеянно наблюдая, как те настороженно втягиваются в корпус, ставший снова литым.

Многое изменилось.

Все эти дни местные ходили по улицам, словно опасаясь нападения. Испуганные взгляды, ожесточенные взгляды, взгляды сочувствующие... Атмосфера натянутости, отчуждения сковывала людей. Участились летальные исходы среди больных — слабые тяжело реагировали на обстановку. Сам Сержант похудел килограмм на сорок, его волосы снова приобрели пепельный цвет ранней седины, как тогда, в бытность его капитаном Планетарного Корпуса. Морщины засели вокруг сумрачных глаз, он теперь выглядел на полвека старше — стал похож на Учителя, неожиданно пришло в голову.

Как я устал...

Это мир давил его, как когда-то давила Галактика, как еще раньше давили бронированные корпуса Космобазы с ее чужими проблемами, а еще раньше теплый курортный мирок Ядра Галактики, где он очутился после гибели его мира. Смерть родителей была единственной смертью, которая почти не исковеркала внутреннее самосознание — тогда он был молод до полной неосознанности, а все последующее толкало, как сейчас, куда-то вперед. Но и те прошедшие трагедии, большие и не очень, лишь меняли, а сейчас... Много накопилось мыслей за это время, многое познано, лишь немногое понято, но даже того, что есть, хватало для того, чтобы переполнить бездонный колодец сознания. Мир стал тесен под этим черепом и ломался вдребезги от любого удара.

В его годы люди оседают, имеют жену и троих детей, широкий круг знакомых и не такой широкий круг друзей. Впереди век, а то и более, плодотворной жизни на благо планеты, человечества, Вселенной, наконец. А он не нашел, не понял, не успел.

Опять не успел...

Отсюда, с этого чуждого Галактическому Содружеству мира не было пути дальше. Он просчитался в выборе тропы, но стать на другую уже не мог... Сержант дрогнул плечами и двинулся к дому Киры. Скоро местные, следившие в его отсутствие за ней и Странником, должны уйти, и он сможет поговорить с ними обо всем этом. А что до того, что они не слышат и не ответят, так чего тут поделать?

Дверь бесшумно открылась, и Сержант в который уже раз задумался о том, как же тем удалось войти, не взламывая замок. Баррис, сидевший за книгой в кресле, в котором раньше обычно находился Странник, вскочил и, извинившись за то, что "зачитался", похлопал Сержанта по плечу, быстро собрался и ушел. Глянув на часы, Гость сообразил, что до прихода Мэта есть два часа.

Сержант разделся, налил себе кипятку из чайника, запил им кусок хлеба, благо голод давал себя знать, и поспешил в заднюю комнату, превращенную в медицинскую палату и уставленную приборами походного медблока из его личного запаса. Скользящего взгляда хватило, чтобы понять, что пока все старания напрасны. Физическое здоровье Странника и Киры, пусть относительное, было обеспечено, но и только. Странник так и не вышел из этой своеобразной комы, а Кира... Она не спала по трое суток, глядя широко распахнутыми стеклянными глазами в одну точку, приборы то и дело показывали болевой порог — девушка страдала головными болями. Иногда оцепенение спадало, но облегчения Сержанту отнюдь не приносило. Хорошо хоть, что Кира перестала пытаться сорвать с себя ночную рубашку, как делала поначалу. Это было ужасно. Глядя на то, как тонкие как ниточки руки в исступлении рвут плотную ткань, он готов был выть от отчаяния, боли, сострадания и горя. Теперь она просто теребила бинты на запястьях и издавала звуки, будто кому-то что-то говоря, с кем-то споря. Проверка фонозаписи в инфоцентре не принесла результатов, звуки не несли видимой смысловой нагрузки.

Сержант тихо положил чашку на столик и присел на корточки рядом с кроватью, осторожно взял ее ладонь и тихонько погладил. Здравствуй, милая, я очень скучал без тебя! Если бы ты знала, как не хватает твоего голоса среди всего этого бедлама, он всегда приносил мне облегчение в трудную минуту. А теперь только и остается, что сжимать зубы да пытаться держать себя в руках.

Нет, стоп. Так нельзя — это не метод. Кира должна тебя видеть сильным. И Сержант поднялся, сел на стул и принялся разговаривать с ней вслух. Интересоваться, про себя выслушивать ответы, осторожно шутить, вспоминать... Каждый раз это был как спектакль, в котором он был и актером и зрителем. Это была пытка, но только так оставалась возможность привести девушку и Странника в чувство, вернуть их для реальности. Так надо. Сколько раз он сам себе это говорил? Вот ведь какое гнусное слово есть в языке. Необходимость чего-то подразумевает принуждение, неестественность происходящего, искусственность этой необходимости. Это неправильно.

Три недели он разыгрывает эту необходимость меж двух кроватей в надежде на чудо, которое должно вот-вот произойти. И прикрывает зияющую дыру действительности чудовищным словом "надо". Оно никого не обязывает, ничего не решает, но, при этом, не позволяет сойти с проторенной тобой же тропы. Сержант поймал себя на том, что уже не рассказывает, какие он видел цветы тем летом, а истово молится. Неизвестно чему, не отслеживая никакой логики шепчет какие-то невнятные просьбы, жалобы, проклятия и клятвы. Все тело его мелко дрожало, так что пришлось схватиться за спинку готового опрокинуться стула.

Припомнилось вот что: он нес ее, окровавленную, к транспортной капсуле, в абсолютном ступоре вслушиваясь в дикую дрожь ее тела, которое колотило так, что даже просто не выронить ее было страшно трудно, и почему-то подумал о ребенке, которого они могли бы иметь. Именно вот тут ему на миг показалось, что глаза Киры приобрели осмысленное выражение, а потом все вернулось вновь.

Да, признался он себе, есть способ вернуть ей осознание реальности. Но только один момент его удерживал от опрометчивого шага — он знал, что это может убивать так же верно, как удар ножом. Если нырнуть изо всех своих ментальных сил в омут ее воспаленного сознанья, то можно попробовать разбить скорлупу, которой она отгородилась от мира. Вот почему он так всего этого боится, он жалеет не ее, которая вынуждена будет осознать весь этот ужас, он просто жалеет себя, который останется без прежней Киры. А может, нет?

Повинуясь внезапной сумасшедшей идее, Сержант еще раз мучительно глянул на распростертое под простынями тело своей любимой. Он отдаст дань уважения той, что одарила его своей беззаветной любовью. Это будет честно.

Непонятно почему, он принялся насвистывать веселенький мотивчик, слегка напоминавший детскую песенку. Спи моя радость... Если бы он глянул на себя в этот момент, у него бы волосы встали дыбом. Но он себя не видел, в комнате были зашторены все зеркала. Не дай Свет Кира испугается...

Выйдя из комнаты, он пошел готовить все необходимое.

Была тьма. Сквозь эту тьму мерцали только далекие звезды, словно напоминая. О чем? Этого они подсказать не могли, единственная цель - она, любой ценой она.

Звезды гасли одна за одной, пока налет сознания не растворился в могучем внутреннем эго — всем том подсознательном, что на самом деле и отождествляет тебя. Душа, инициированная матрица Вечного, его единственно верная сущность, теперь она была сама по себе. Современная медицина, психотехника, гипнотренинг, нервное туннелирование и другие штуки были просто недоступны на этой планете, к тому же они не могли вернуть сознание человеку, самоустранившемуся от реальности у себя под черепной коробкой. Он это мог. Уроки Учителя плюс рефлекторное знание Избранного.

Сейчас, отделенный от внешнего слоя сознания, он мягко начал синхронизировать энергосферу коры своего головного мозга с ее мыслепотоками, переносить энергию в заторможенные зоны таламуса, подкорки, периферической нервной системы... что-то сдвинулось под его нажимом, двинулась река мыслей, он точно прочувствовал начало момента слияния. И вспыхнул свет.

Точка зрения располагалась на непривычной высоте, он стоял, похоже, на широченном лугу, полном ароматных запахов, тут же ударивших в его обостренное обоняние. Вверху было небо, а под ногами море цветов. Однако до полной гармонии чего-то, все же, не хватало. Чего-то существенного. Рядом стоял высокий мужчина средних лет, он раскинул руки и громко, глубоким баритоном, засмеялся. Голос был знаком. Даже очень.

Это я так выгляжу в ее воспоминаньях.

Он вспомнил этот луг. Молоденькой девушке, почти не видевшей ничего в этом мире кроме слез и смерти, подарили чудо. И она со всей юной напористостью поверила — от начала и до конца.

Он содрогнулся, неужели он мог быть с ней так жесток, пусть эта сказка хоть сто раз правдива — от начала и до конца?

Мужчина смеялся и прижимал ее к груди, он рассказывал взахлеб про то, чего не будет еще тысячу лет. Любовь. Он любил ее и поэтому мог быть не прав. Ведь не было бы ей легче, умри она вместе со своей горькой планетой. Ранее неприметный "доконтактный" мирок Галактики вышел в единый миг из ряда вон, всего-то и проблем!

Невыносимо... Дальше, дальше...

Мигнуло. Теперь дело происходило в жарко натопленной комнате, где собралось человек тридцать — по местным меркам населенности это была половина деревни. Лица болезненные, бледные, некоторые периодически принимаются кашлять в спазме хрипящего дыхания. А она злилась, уговаривала, спорила, просила.

— Они же помочь нам хотят, как вы не понимаете? Просто помочь! Они едят то же, что и мы, они болеют теми же болезнями, страдают от усталости, от безысходности, от нашего непонимания и инертности. Неужели стоит ненавидеть людей просто за то, что они не такие...

Так вот почему именно она. Так вам всем и надо, а в особенности тебе, Сержант. Горстка людей, не сподобившихся решить свои собственные проблемы, поперлась городить чужой огород. Что, не так? А иначе как вы все здесь очутились бы? Люди без обратного билета...

Так длилось долго, очень долго, размышления, впечатления... И, наконец, вот она! В длинной череде картинок выплыла важнейшая: она подходит к двери, сигналящей о том, что за ней Гость.

— Милый, сейчас открою!

Створка медленно-медленно поползла в сторону, и случайный луч блеснул с руки стоявшего за ней — и номер на медальоне 028. Все погасло.

Кира. Он увидел ее прекрасное молодое обнаженное тело, свободно раскинувшееся на волнах мрака. Приближаясь, он чувствовал что-то сквозь бесстрастность своего эго. С замиранием он узнавал каждую черточку того, что снова стало реальностью. Она была прежней, эта детская складочка на запястье, нежная влажность глаз, девичья угловатость фигуры, но вместе с тем яркая женственность. И при всем этом бесстрастное выражение лица, неподвижность льда, зыбкость тумана. Таков же был и голос.

Ты пришел ко мне, Сержант... О, как же долго...

Сержант молчал, слов не было.

Последняя просьба. Ты ведь не откажешь той, кого любил, в одной маленькой просьбочке?

И опять все погасло, только свист рассекаемого воздуха — он несся куда-то вверх. Ощущение было такое, словно кто-то приник к его мозгу, высасывая все, что находил. Жуткое, с кровью и мясом, вымывание воспоминаний причиняло боль, но вскоре и сама боль куда-то ушла, не оставив за собой совсем ничего. Пустота.

Только что-то брезжит...