Он перевернулся на спину и застонал. Чувство было, словно опять двинули сапогом по копчику. Осторожно перевернувшись на бок, он ощупал поясницу. Чуть левее позвоночника набухла шишка, на ощупь размером с яблоко. До армии он думал, что шишки бывают только на голове.

Снизу послышался голос Гвоздя:

— Что, больно, череп? Я тебе говорил, слушай меня! От тебя немного нужно было! Подворотнички дедушкам и старичкам погладил, пришил — и все! Ты что, лучше других?

Сергей, пересиливая боль в избитом теле, перегнулся через край койки и в свете далеких ламп из коридора разглядел лицо Гвоздя, лежащего навзничь на койке нижнего яруса.

Именно нижнюю койку указал старшина Сергею, но в первую же ночь его вышвырнули оттуда на "взлетную полосу" — дорожку линолеума, бегущую посередине через всю казарму, и объяснили, что внизу могут спать только старослужащие. А Сергей только что принял присягу.

— Чё зыришь?! Я тебе говорил, что пасти тебя буду? Зачем на принцип пошел? Всех сломали — и тебя сломают! Только шишек больше получишь. Оно тебе надо?

Сергей откинулся на койке и закрыл глаза. Ну их всех... Сломают, не сломают, ему по фигу. Стирать носки "дедам" он не будет! Внизу опять громовым шепотом заладил свое Гвоздь:

— Ты чё, не понимаешь, у меня тоже из-за тебя проблемы! Я тебя воспитать должен, понял?! Если ты кобениться будешь, меня тоже понизят! Пока я тебя защищаю, но долго не смогу.

Сергей не выдержал.

— Ага, хорошо ты защищал, когда сегодня меня кружком ногами в каптерке били! Это не ты мне по почкам лупил?

— Сам виноват... А ну пошли, в сортире поговорим.

Гвоздь встал и пошел в сторону туалета, светя нижним бельем в полумраке.

Сергей полежал немного, потом вздохнул и слез вниз. Не было толку уклоняться от разговора. Все равно спать не дадут.

Он сунул ноги в сапоги, потом, поколебавшись, взял свой ремень и намотал на кулак правой руки. Знаем мы эти разговоры. Сегодня уже был один.

Гвоздь стоял возле ванны для мытья ног, поставив одну ногу в тапочке на ее бортик, и курил. Он сразу напрягся, увидев ремень, потом осклабился и выбросил бычок в ванну.

— Ну чё ты? Думал, бить буду?

— Нас здесь только двое. Это еще вопрос, кто кого бить будет.

— Кончай ты героя играть! Сейчас двое, а я свистну — и будет десять! Иди сюда. Курить хочешь?

Сергей подошел ближе и отрицательно мотнул головой.

— Да ладно, кури. "Мальборо", не твоя деревянная "Прима".

Гвоздь всем своим видом изображал приветливость, но одновременно хмурил брови. Сергей усмехнулся. Да уж, психолог! Тебя бы на нашем факультете показать, стратег. Как пример первобытной мимики. Он взял у Гвоздя сигарету. В этом не было ничего унизительного, и Сергей все еще пребывал в уверенности, что можно добиться уважения мирным путем. Он не боялся, он просто не любил глупые драки.

Гвоздь дал ему прикурить, а потом продолжил свои педагогические излияния.

— У тебя есть достоинство. Я это ценю. У меня оно тоже есть. — Сергей удивленно покосился на него. — Ну да, а чё? Не похоже, что ли? Пойми, чудак, ты здесь один. Один в поле не воин, слышал? Ты думаешь, офицерье тебе поможет? Да они счастливы, что в казармах деды заправляют! Им самим за порядком следить не надо! Настучишь — переведут куда похуже, где сперва убивают, потом спрашивают.

— Мне плевать! — И Сергей действительно сплюнул в ванну.

— Ну чего ты добьешься? Думай головой, ты же парень неглупый. — Гвоздь провел рукой по едва отросшему ежику на макушке Сергея, и тот инстинктивно отпрянул. — Да не дергайся ты! Тебе служить еще почти два года. Здесь ни мамы с папой, ни дружков твоих нету! Если будешь выполнять все, что положено, через полгода сам будешь духами командовать, а потом целыми днями спать в каптерке, дедом станешь. А будешь вне закона, так до дембеля никем и останешься. Все будут тебя держать за чмо, и свои, и молодые. Если выживешь. А то калекой сделают. Тут, зёма, закон — тайга. Напишут, что ты под вездеход попал по глупости — и все. Плачьте мать и отец. А командование все спишет, им статистику портить ни к чему. Каждому офицеру спокойно до пенсии дожить надо. Или в академию на повышение уйти. Смекаешь?

— Я не боюсь.

— Чудак, я тебя не пугаю, я говорю, как будет. Короче, слушай сюда. Дедов надо успокоить. Дать понять, что ты не отморозок. Ну, мелочи какие-нибудь! Чего тебе стоит?! А от нас с тобой отвянут!

Сергей вздохнул. Он и сам все понимал. Он не был героем по призванию, и ему вовсе не улыбалось воевать тут со всеми.

— Какие мелочи?

— Ну, там, ерунда. Допустим, я утром тебе кричу: "Иголка!" И ты приносишь мне нитку с иголкой. Ну, по дружбе! Я же на твоей стороне! И постели заправлять всем надо. Ну что ты кривишься? Ну надо! Чего здесь унизительного? Ты свою койку заправляешь? Ну вот. Плюс-минус еще пара коек, это что, такой позор? Нам обоим надо из этого как-то выбираться. Они успокоятся, а мы будем знать, что у нас уговор такой. Я тебе даже благодарен буду, честно!

— Я подумаю.

— Да уж, пожалуйста...

Выражение лица у Гвоздя было нехорошее. Доверия оно не вызывало. Но Сергей отогнал дурные мысли. Он подумает. Гвоздь нагнулся к нему ближе и покосился на входную дверь.

— Вот что, я тебе сейчас сделаю подарочек. Заработаешь авторитета больше. Скоро дежурный по части пройдет. После деды сядут пить. У Кирзыча сегодня день варенья, слышал?

Сергей отрицательно мотнул головой.

— Нет, ты, в натуре, совсем нюх потерял! Ладно, слушай дальше. Я знаю, выпить у них мало. Надо будет еще притаранить. Бухло по ночам мы у бабки берем, что возле переезда живет. В курсе?

— Это куда уголь грузить посылали, что ли?

— Ну да. Так вот. Я скажу, что ты, мол, вызвался САМ за добавкой сбегать. Денег я дам.

— И что?

— Что-что... Ты совсем мышей не ловишь? Если ты им выпивку добудешь, то уже как бы один из нас будешь. Ну, почти. Смекай: самоволка, самогон, имениннику приятно. Что, не врубаешься? А сам могу сбегать, но тебе же лучше! Для тебя стараюсь, я и так на своем месте нормально сижу!

— Да ладно, место... Месяца не прошло, как черпаком стал, небось, еще весь зад синий! Это на нем ты нормально сидишь?

Лучше бы Сергей этого не говорил. По лицу Гвоздя прошла судорога, и Сергею живо представилось, как сержанта Гвоздева лупили ремнями: пряжками по голой заднице. Так переводят из низшего ранга в промежуточный. Теперь этот "черпак" должен был учить жизни "черепов", вроде него, рядового Глянцева.

Гвоздь криво улыбнулся и хлопнул Сергея по плечу.

— Ладно, Глянец. Пошли в расположение.

"Череп" Глянец, как его сразу окрестили. Сергей Глянцев, недавний студент юридического факультета, теперь — молодой солдат, а по-местному — "череп", как и другие новобранцы с еще не отросшими прическами. О юридическом факультете пока можно забыть. Как было сказано, закон — тайга. Надо же такому случиться! Пока законодатели разбирались, то отменяя, то возвращая военную кафедру, его успели забрать "в армаду". Это была уже вторая армейская "инкарнация" Сергея. Первая называлась "дух". Солдат, еще не принявший присягу. Не гражданский, не военный, не живой, не мертвый, короче — "дух", "душара". "Глянец" — это еще ничего, хотя вечные подколки по поводу нечищеных сапог уже надоели. Вот у другого "черепа" фамилия Позднеев, так его кличку в женском обществе и не помянешь. Не повезло парню с фамилией. Как вы яхту назовете, так она и поплывет. Сергей называл его Поздень, а не так, как остальные, и за одно это Позднеев уже был ему благодарен. Поздня сломали сразу. С двух ударов "в грудину" он был готов стирать "дедам" белье, разыгрывать дурацкие спектакли, рассказывать им на ночь сказки... Поздень ходил "на полусогнутых" и почти не спал, все время что-то кому-то пришивая, начищая и стирая. Сергей тоже был ему благодарен. За то, что видел, каким НЕ НАДО БЫТЬ.

Пока сержант Гвоздев вел свою "воспитательную беседу" в сортире, Поздень пришивал чей-то подворотничок к воротнику кителя, сгорбившись на табурете в углу. Как бледная тень. Как швейная машинка. Как будто его вообще здесь не было.

Когда они оказались на "взлетке" между коек, сержант толкнул его в спину и вполголоса рявкнул:

— Пшел, череп!

Сергей смолчал. Посмотрим, что за игру ты ведешь. Хотя начало мне не нравится. Нет у этой игры будущего. Неужто Гвоздь не понимает? Сам ты "череп"!

Он забрался в свою койку, а сержант лег на свою. Устраиваясь поудобнее, Сергей вдруг заметил высунувшуюся из-под кровати руку Гвоздева. Он показывал кому-то в углу спального помещения знак "ОК!" сложенными в кольцо пальцами.

О'кей, говоришь? Ладно, поживем — увидим...

Проверяющий зашел через полчаса. Он прекрасно знал, что делается ночью в казармах, поэтому даже удивился идеальному порядку и тишине. Обычно, имитируя спящую казарму, солдаты что-нибудь да забывали. Какой-нибудь не вовремя свалившийся посреди коридора тапок, или еще что. Но сегодня все решили подстраховаться, чтобы не сорвать день рожденья Кирзыча.

Дежурный по части почесал затылок, поправил зимнюю шапку и обратился к дневальному:

— Солдат, что это у вас так тихо? Все в порядке?

Дневальный вытянулся на посту по стойке смирно и отрапортовал:

— Так точно, товарищ майор!

— Тихо ты, тихо! Народ разбудишь. Надо же, все спят. Магнитные бури, что ли...

Майор с надеждой заглянул в сортир и обрадовался, увидев Поздня. Тот вскочил, споткнувшись о край низкой ванны, и тоже встал по стойке смирно, с нелепо висящим до пола кителем.

— Солдат, почему не спим? Команда "отбой" не для вас?

— Да вот, товарищ майор, не успел подшиться.

— Давай, заканчивай и марш в койку! Понял?

— Так точно, товарищ майор!

Сразу после ухода офицера "деды" собрались у телевизора, а Поздня выставили "на шухер". Мало ли что. Телевизор перенесли в "каптерку" — хозяйственное помещение для хранения имущества, и там, под аккомпанемент ночного эротического телеканала, праздник начался. "Деды" заварили крепкого чая, разрезали вдоль батоны на две половины и намазали эти "мега-бутерброды" маслом и кабачковой икрой, а сверху присыпали крошеными пряниками. Потом на столе появились сгущенка и водка в большой бутыли с рукояткой. Через полчаса гульбы из каптерки показалась лохматая голова Кирзыча. Глаза его уже слегка косили от выпитого.

— Глянец, черепина! А ну сюда! Дембельский поезд мне изобрази!

Двое "черпаков", вскочив со своих коек, стащили Сергея с его яруса и отволокли в каптерку, поставив перед именинником. К несчастью Кирзыча, в этот призыв пришло только двое молодых — Сергей и Поздень.

— Зёма! — Возразил Кирзычу тощий Таран с крысиным лицом, известный тем, что однажды пробил грузовиком ворота части по пьянке. — Зёма! Он не сможет! Один — не сможет!

Это была правда. "Дембельский поезд" требовал целой "театральной труппы". Одни должны были трясти койку с возлежащим на ней "дедом", имитируя вагонную качку, и напевать "чух-чух", другие — бегать кругами с ветками, как бы мелькающими за окнами поезда, везущего дембеля домой.

— Где второй? — Орал именинник и матерился. — Ветки несите! Пусть вдвоем бегают!

— Кирзыч, он на шухере! Ничего не выйдет! Кто койку трясти будет? Мы что ли? — Убеждал его еще один "дед", низкорослый и плотный Кирюха, чуть ли не единственный, кто имел кличку, похожую на имя.

— Дневального на шухер поставьте! Пусть черпаки койку трясут!

— Им по сроку службы не положено. Давай телек посмотрим.

— О, бухло кончилось! — Послышался голос Тарана из каптерки, и Сергей понял, что теперь его "выход".

Он неожиданно получил удар в живот. Удар был несильным, но Сергей сложился пополам и услышал возле уха шепот Гвоздя:

— Все в порядке! Это я. Не больно? Потом отдашь. — Сергей почувствовал, как ему в карман что-то засунули, и догадался, что это обещанные деньги на выпивку.

Потом Гвоздь выпрямился над Сергеем и крикнул:

— Глянец принесет еще! Да, Глянец?

Сергей подумал вдруг, что меньше всего ему хочется сейчас оставаться в казарме, с этими "однополчанами", все больше терявшими остатки человеческого.

— Да. — Сказал он. — Я сбегаю.

Кирзыч прошел к спящим в казарме. Точнее, к лежащим, потому что никто, ясное дело, уже не спал. Один из "черпаков" сходу получил удар ногой в бок и свалился на пол.

Другие "деды" бросились успокаивать Кирзыча, но не слишком активно. Сергей догадывался, почему. Он помнил, за что Кирзыч получил свое "погоняло". Он должен был уволиться еще два года назад. Так и было бы, но незадолго до дембеля Хвост, как его тогда называли, так ударил солдата ногой по животу, что у того лопнул желудок. И Хвост получил два года дисбата. Еще легко отделался, потому что его жертву спасли. Как всегда, после дисциплинарного батальона его вернули в часть, дослуживать положенное. В дисбате он приобрел присказку: "А кирзой по печени?" И замечательное увлечение: пристегивать ремнями молодых солдат к двухъярусной койке и бить ногами. Правда, теперь он старался не доводить дело до фатальных увечий. И приобрел кличку Кирзыч.

Сергей просто оказался в стороне от пути "деда", Поздень был у входа, и ярость Кирзыча досталась тому, кто попался под руку. То есть, под ногу. В полумраке казармы Сергей видел бледно-голубые глаза навыкате, взгляд Кирзыча блуждал кругами. В его глаза и в спокойные-то минуты смотреть было неприятно. Другие "деды" его обоснованно побаивались.

Таран и Гвоздь о чем-то шептались. Сергей прислушался.

— Ты куда его посылаешь? В город? Так он к утру придет.

— Нет, что ты? К бабке, за самогонкой.

— Ты что, с дуба рухнул? Думаешь, она даст, после последнего раза?

— Даст, куда денется? Она этим живет!

— Кто говорит, этим, а кто говорит, гадает женам офицерским... Ладно, Гвоздь, дело твое. Инициатива наказуема... Если не принесет, и он огребет, и тебе достанется.

Гвоздь подошел к Сергею.

— Иди, одевайся, и к бабке!

Когда Сергей уже застегивал крючки шинели, Таран и Кирзыч привели в казарму Поздня и принялись неторопливо пристегивать к торцу одной из коек. Сергей вздохнул. Он не понимал еще, где наступит "предел", но чувствовал, что наступит. Его мелко потряхивало от ненависти к этим животным. Но пока он терпел. Почему? Он спрашивал себя, направляясь к выходу из казармы и слыша глухие удары и стоны Позднеева за спиной. Потому что Гвоздь прав, и один в поле не воин?

На крыльце, легок на помине, стоял сержант, в шинели прямо поверх нижнего белья. Сергей сорвал ненависть на нем:

— Что, товарищ сержант, на шухер поставили?

Вместо ответа Гвоздь раскинул руки, словно взмахивая крыльями, и у Сергея что-то взорвалось в голове.

Он открыл глаза и увидел перед собой снег, крупные сверкающие кораллы сугроба, в который он уткнулся лицом. В голове звенело. Гвоздь ударил его по ушам. Сергея приподняло от земли, снег поехал перед лицом, а потом он увидел лицо Гвоздя на фоне звезд.

— Поговори у меня еще, черепина! Короче, хата близко! Если за час не управишься, я Кирзычу на тебя настучу, тоже узнаешь, что значит распятие по-армейски! Слушай меня сюда! Как в нору пролезешь, пошарь слева под доской, там на земле будет. Что найдешь, возьми с собой.

Сергей встал и отряхнул снег с шинели. Тот, что успел завалиться за воротник, теперь стекал мерзкой струйкой по спине. Гвоздь схватил его за локти и развернул спиной к двери.

— Пшел отсюда! И биту на место положь потом!

Сергей обернулся.

— Какую биту?

— Гребаный придурок, да ту, что под доской! Без нее не ходи, а то недалеко уйдешь.

Как обычно, ночью воинская часть казалась даже красивой. Казармы и хозяйственные постройки были живописно разбросаны по сопкам, а многочисленные лестницы на склонах блестели в лунном свете, как обрывки исполинской цепи. Мысль о том, что ему придется видеть один и тот же пейзаж два года, сейчас не так угнетала. Градусов двадцать пять мороза. Для этих мест зимой — редкая теплынь. Тем лучше. Прогулка за границу части в такую ночь — действительно подарок, хотя вряд ли Гвоздь подозревал об этом, посылая Сергея за выпивкой. Скорее всего, пытался показать, что выдрессировал "черепа". Черт с ним!

Сергей опустил уши на шапке и пошел в сторону забора, опоясывающего всю территорию воинской части.

Он впервые был в самоволке, и долго перебегал от сарая к сараю, боясь быть замеченным кем-нибудь на посту. Патронов постовым не выдавали, опасаясь инцидентов в части, где издевательства над молодыми были нормой. Так что жизни Сергея ничего не угрожало. "В отличие от казармы" — невесело пошутил он мысленно. Но объявить тревогу, заметив кого-то у забора, могли запросто. Вскоре он нашел заветный пролом в ограде. Глупо было даже задумываться, почему "нору" не заделывают. И так ясно. Эта лазейка известна, а убери, сделают другую, ищи потом ее!

Оказавшись вне части, он почувствовал прилив свежего воздуха к легким. Чистой воды самовнушение. Он просто ощутил себя "на воле". На деле, конечно, воздух по обе стороны забора был одинаковым.

Сергей обернулся к преодоленному лазу и увидел лежащую на земле, присыпанную снегом растрескавшуюся доску. Он вспомнил напутствие, снял рукавицу и сунул руку под доску.

— А, черт!

Руку обожгло, словно паяльной лампой, а когда он вытащил ее обратно, то увидел, как на ладони набухают волдыри. Металл! Он обжегся о ледяной металл. Обозвав себя идиотом, он провел вторую инспекцию под доской уже в рукавице, и действительно вытащил оттуда хромированную бейсбольную биту. Ну и дела!

Поразмыслив, он засунул ее под шинель. Не зря же она здесь лежит! Да и Гвоздь вряд ли так трогательно заботился о нем без веской причины. Вот только что его ждет? Зачем бита? Он махнул рукой и пошел по обледенелой дороге вдоль забора в ту сторону, куда их строем гоняли грузить ворованный уголь с железнодорожного склада.

Причин заботливости сержанта оказалось несколько, и они были вескими, с полсотни кило каждая.

Из придорожного леса появились тени, перебегающие параллельно Сергею. Он решил поначалу, что это волки, но окрас не оставил сомнений — за ним бежала стая бездомных псов, о которой ему уже приходилось слышать. Вечно голодные, а зимой совершенно осатаневшие собаки нападали даже на офицеров, в темное время суток ходивших друг к другу в гости. А темное время зимой здесь двадцать три часа в сутки. Потом их, вроде, постреляли малость. Теперь понятно, что не всех. Значит, они не ушли, просто не лезут за ограждение.

Он достал из-под шинели биту, и блеск металла заставил собак отстать на пару-тройку метров.

— Что, звери, знаете уже, как эта штука работает?

Он непроизвольно прибавлял шаг, вертя головой во все стороны. Внезапно, словно из-под земли, к его ногам протянулась большая морда, он едва успел отмахнуться. Бита глухо брякнула по собачьему черепу, но псина даже не взвизгнула. Плохи дела! Он повернулся вперед, боясь врезаться лицом в придорожное дерево, и увидел летящую на него темную собачью тень. В следующий миг огромная черная псина повисла у него на рукаве. Он почувствовал, как собачьи клыки медленно и мощно проникают сквозь толстую ткань глубже, к его живой плоти. Бита выпала на дорогу.

И тут время замедлилось, словно киномеханик жизни сменил скорость проектора. На правом рукаве его шинели исполняла балет в воздухе черная псина, а со всех сторон, бежали к нему другие, собачьи холки медленно ходили вверх-вниз, вверх-вниз. Мозг Сергея работал, со скоростью пулемета обрабатывая варианты. Единственный способ добраться до биты — упасть на землю. Лежа он станет легкой добычей, но без биты — вообще мертвец. Он повалился на корточки, и обычная скорость событий вернулась. Не думая, что делает, он схватил левой рукой биту и со всей силой страха опустил на хребет висящей на рукаве собаки. Раздался хруст, и взвывшая тварь отцепилась от шинели. Сергей уже снова стоял. Оскалившись, кажется, даже рыча, он обвел вокруг себя круг битой, отскочил в сторону от собаки, которой перебил хребет, и увидел, как вся свора бросилась на нее.

Тогда он побежал и лишь через пару поворотов сообразил, что бежит не к части, а в другую сторону. Он остановился. Дыхание вырывалось из груди со свистом, стылый воздух обжигал горло. Рукав шинели был порван, и даже после пережитого ужаса Сергей поморщился, представив, как "достанет" его теперь старшина.

Сквозь стволы деревьев впереди пробивался свет.

Бабкина изба! Он почти добежал до нее. Путь назад был отрезан, во всяком случае, сейчас. Обходить пирующую стаю кругом, по глубокому снегу, было безнадежной затеей. И он пошел к избе.

Вросшая в снег избушка словно сошла со страниц сказки. Окошко светилось крохотными кружками между залепленных снегом крестовин оконных рам.

Он постучал в дверь и убрал биту обратно под шинель.

За дверью зашуршало, она приоткрылась, явив ночи классический лик Бабки-Ежки.

— Пришел? — Спросила она, как ни в чем не бывало, и голос звучал, как свист зимнего ветра.

— Ну да. — Удивился Сергей и оглянулся, подумав, что бабка, быть может, обращается еще к кому-то.

— Заходи, что ли...

Она посторонилась. Пригнувшись под низким косяком, Сергей вошел в избу.

Помещение было маленьким, как и его хозяйка. Бабка махнула рукой на приземистый табурет возле дощатого стола. По дороге к нему Сергей выронил из-под шинели биту и застыл на месте, как вкопанный. Бабка посмотрела на биту. Во взгляде ее было что-то такое, от чего захотелось выйти отсюда вон. Наконец, она сказала:

— В сенях поставь. Ну, а теперича садись к столу уже!

Она уселась напротив, молча, глядя на Сергея маленькими, черными, как волчья ягода, глазками. А он, не зная, что сказать, осматривал помещение. Везде по бревенчатым стенам были прибиты широкие полки, уставленные банками с какой-то разноцветной жидкой дрянью и увешанные пучками сухой травы. В углу он заметил человеческий череп.

— Чего ты, милок? — Бабка усмехнулась, по ее бледному лицу с черными кругами под глазами побежали многочисленные морщины.

— Он... настоящий? — Сергей указал рукой в угол.

— Ась? Этот-то? Да нет, из тыквы вырезала! — Бабка-Ежка заквохтала, и Сергею вспомнилась сова, виденная когда-то в зоопарке. Потом он сообразил, что хозяйка так смеется. — Чего пришел-то?

— Да вот, бабуля, меня из части за самогоном послали. Сказали, есть у вас.

— У меня-то? У меня е-есть. А чего это тебя, кажись, потрепали? Рукав-то висит. Свору повстречал, чего ли?

— Есть немного.

Бабка округлила глаза в притворном удивлении и снова заквохтала.

— "Есть немного". Гляди, какой смелый!

Сергей вздохнул. Ну нет у него опыта в таких делах! На досках стола появились смятые купюры из кармана шинели.

— Вот, не знаю, на какой литраж тут хватит...

— Ты денежки-то прибери! — Бабка смотрела на него строго и пристально, а он гадал, с чего бы она так рассердилась.

— Прибери-прибери. Пригодятся еще. А коли самогон нужен, так вона, дверцу справа видишь? Подь туды, да возьми сам.

Сергей пожал плечами, убрал деньги и направился к маленькой двери в правой стене комнаты.

За спиной он услышал голос хозяйки. Странное дело, но звук шел, казалось, совсем не с той стороны, где она сидела.

— А тебя кто послал, не тот ли рыжий, здоровый, с глазами, как бельмы? У яго еще рот вечно приоткрыт, будто там отрыжка застряла.

Сергей невольно рассмеялся. Кирзыч был описан очень точно.

— И он тоже, бабуля. — Из приоткрытой двери вышел черный кот, потерся о сапог и пошел к столу. Ну да, а что он ожидал здесь увидеть? Не хватало только ворона.

Дверь вела в кладовку, где по стенам мерцали разнокалиберные бутыли. Сергей вошел, продолжая слышать бабки-ежкин голос:

— Значит, он, говоришь? Ты вот что, бутыль возьми, где тряпочка черная на горлушке повязана. Нашел, чего ли?

— Нашел.

Он вернулся к столу. Бабка сидела все там же. Либо она уже села обратно, либо звук здесь гуляет, как хочет.

Он поставил бутыль на стол и снова сел на табурет. Что дальше?

— Что дальше, говоришь?

Он вздрогнул. Или он думает вслух? Очень может быть.

— А дальше, милок, вот что. Бери ты эту бутыль у мене даром, тольки за тобой — одно дельце.

Сергей даже не брался предположить, какое.

— Да не пужайся! Тебе оно не меньше нужно. Слушай меня, сынок, хорошенько. Знаешь, что таперича в казарме творится? Вот прям сейчас?

— Что? — Он уже не знал, чего ждать дальше. Все, случившееся этой ночью, напоминало дурной сон. Может, он сейчас проснется у себя на верхнем ярусе?

— А в казарме у тебя аккурат сейчас твово ровесника мужеского звания лишают.

— Как это?

— Как-как... Нешто не знаешь? Ты вот что, давай-ка выпей маво самогончику.

Сергей замотал головой, но бабка, нахмурившись, упрямо качнулась вперед.

— Пей, говорю! Тебе еще обратно иттить.

Комплекс чувств, при мысли об обратном пути, заставил Сергея без дальнейших уговоров выдернуть пробку из бутыли.

— Вона, на полке стакан возьми.

Самогон пробирал до костей, но чувствовалось, что продукт качественный. В груди разлилось приятное тепло, а комната подернулась туманом. Зыбкое лицо бабки маячило перед ним.

— Слушай дальше. Када ты им бутылку-то принесешь, они попьют-попьют, да на тебя кинутся.

— Ой, бабуля, не трави душу, я этого и опасаюсь!

— Не трави душу, говоришь? Это ты ловко сказал.

— А откуда вы знаете, что там сейчас делается?

— Уж знаю. А еще знаю, что житья тебе осталось при таких обычаях от силы месяцок. Прибьют тебя, сынок, как есть прибьют! Могу тебе сказать и кто.

— Да уж я и сам догадаюсь! Кирзыч, небось?

— Ты о том, рыжем? Не-а, другой, тот, что тебя в путь налаживал. Невзначай это выйдет, сынок.

Она замолчала. Кот забрался к ней на колени и свернулся клубком.

Придавленная собакой рука начала ныть, только это заставляло Сергея думать, что он не грезит.

— И что же, бабуля? Вы что-то от меня хотели?

— Я, милок, хочу, чтоб ты жил. Есть кое-кто, кому жить вовсе необязательно. Но это не ты. Дела у нас с тобой такие: если сделаешь, как скажу, то возьмешь самогон задаром, а не сделаешь, так я тебе и за деньги не отдам!

Час от часу не легче! Если он вернется без выпивки, Гвоздь его действительно прибьет, а заодно и Кирзыч. И не через месяц, а через час.

— Ладно, бабуля, говори свое условие.

— А условие мое будет такое. — Она нагнулась к нему совсем близко, изо рта у нее пахнуло чем-то протухшим.

— Как зайдешь в казарму-то, приоткрой бутыль, да плюнь туда.

Сергей думал, что сегодня уже ничему не удивится, но тут брови его непроизвольно полезли вверх.

— И все?

— Нет, милок, не все. Тряпочку черную вишь? Ее надобно сорвать, да на себе спрятать. А потом над горлушком сказать кой-чего надо. Слушай и запоминай. — Ее глаза оказались возле осоловелых глаз Сергея. — "Ошмионх, заханха". Запоминай, говорю! Ошмионх заханха! Ошмионх заханха!

Она кричала все громче, пока у него в ушах не зазвенело, как давеча после удара Гвоздя.

— Ладно!!! — Он тоже закричал, а потом примирительно поднял ладони перед грудью. — Ладно, бабуля, ладно. Надо, так скажу. Ошм...

— Цыц! — Она так взвизгнула, что он судорожно икнул от неожиданности.

— Не сейчас, дурила! В казарме. Понял, чего ли?

Он вдруг обессилел. Комната перед ним шла кругами. Все же, забористый у бабки самогон.

— Понял, бабуля, понял. А теперь можно я пойду? Мне велели за час обернуться.

— Иди, милок, иди, пока ходится. Отчего ж не пойтить.

Обратную дорогу он почти не запомнил. Кажется, на пути снова были собаки. И, кажется, они, вместо того, чтобы кинуться на него, заскулили и убежали в лес.

Соображение вернулось к Сергею только на пороге казармы. На шухере стоял дневальный. Он изумленно посмотрел на бутыль в руках Сергея.

— Что, принес?! Ну ты даешь, зёма!

В три шага Сергей проскочил мимо удивленного дневального в туалет, и там молниеносно, словно управляемый дистанционно робот, откупорил бутыль и плюнул в нее. Потом он сорвал с горлышка черную ленту и, недолго думая, запихнул за передний отворот шапки. Наконец, чувствуя себя ненормальным, он охрипшим шепотом произнес:

— Ошмионх заханха!

Все вокруг колыхнулось, а перед глазами опять повисла дрожащая пелена.

Остаток ночи запомнился Сергею смутно. Он отдал Гвоздю самогон, а сержант долго хлопал его по спине и что-то возбужденно говорил. "Деды" пили и орали дембельские песни. А под конец обезумевшая троица пристегнула Сергея к койке, и перед ним встал Кирзыч. Сергею не было страшно, и ударов он не чувствовал, словно тело его было обложено ватой. Потом он оказался у себя, на втором ярусе. Засыпая, он устало сказал в потолок казармы:

— Да чтоб вы сдохли!

Его разбудил крик дневального.

— Подъе-ем!

Он тут же вскочил, услышав команду сержанта Гвоздева:

— Черепам, сорок пять секунд — па-адъем!

Это означало, что через сорок пять секунд он и Поздень должны были стоять возле коек, полностью экипированными для выхода на улицу. Как ни странно, Сергей оделся даже быстрее. Еще удивительнее было то, что у него ничего не болело. Неужели все и впрямь было сном?! Но почему не болят вчерашние дневные побои? Они-то всяко были!

Сергей ощупал спину. На месте ужасного "яблока" возле поясницы остался небольшой бугорок, совершенно безболезненный. Ай да самогон у бабки. Если она все же была, бабка эта. Он посмотрел на Поздня и понял, что все было. И бабка, и ее пророчества. Нельзя было сформулировать словами, что именно изменилось в лице рядового Позднеева за эту ночь, но рядом с Сергеем стоял другой человек. Вспомнилось, как расшифровывается армейское унизительное наименование "чмо": "человек, морально опущенный". Вот только морально Поздня опустили давно. Сейчас было видно, что прошедшей ночью его опустили еще и физически.

Как и было предсказано, старшина Кащенко обложил Сергея матом за порванную шинель.

— Думаешь, Глянцев, новую получишь? Ни хрена! У меня твоего размера нету! Будешь в рванье ходить, позориться!

Пришлось зашивать рукав в "бытовке", узкой, как гробик, комнатке с длинными столами вдоль стен, где солдаты гладились и стриглись. Пока он неловкими движениями штопал прореху, к нему подошел сержант.

— Ты чего не сказал, что рукав порвал, черепина, а? Мне из-за тебя влетело, чмо! — Он посмотрел на кривой шов, выходящий из-под руки Сергея. — На разводе в первую шеренгу не становись, спрячься во второй, понял?

На плацу, стоя во второй шеренге, Сергей, с недосыпу, задремал с открытыми глазами. Ему пригрезилась старушка-самогонщица. Перед ним плавало ее совиное сморщенное лицо.

— Ничего не бойся! — Сказала она и засмеялась.

Кто-то ударил Сергея по шапке, и лицо бабки сменилось затылком впереди стоящего солдата.

— Не спи, солдат, замерзнешь! — На Сергея смотрел старшина. — Носом дыши! — Обратился он уже к солдату в первой шеренге, боровшемуся с приступом кашля.

После развода их, как всегда, погнали в автопарк, где работы вечно был непочатый край. Ни одна из старых машин в части не "бегала", как положено. "Деды", вернувшись в казарму, полезли в "сушилку" — помещение, где решетчатый пол был сварен из стальной арматуры, а по стенам шли крюки для развешивания одежды. Под полом сушилки, в "подвале", накидав сверху маскировку из ватников, днем спали старослужащие, а задачей остальных было их "отмазывать", придумывая, какой работой и где они заняты. Впрочем, все офицеры знали, где именно "работают" днем "дедушки". Там же, в сушилке, остальные переоделись в черные ватники, штаны и валенки для работы в автопарке.

Взвод зашел в большой бокс, где стояли их машины. Мороз крепчал, мысль о том, что придется мерзнуть в этом "холодильнике" до обеда, наводила тоску.

— Глянец! — К нему подошел сержант. — Пошли мормона перебирать. А про ночь и утро мы еще вечером поговорим.

Они пошли в угол бокса, спина сержанта вызывала страстное желание двинуть по ней гаечным ключом, который был в руке у Сергея. Но у Гвоздя в руке тоже был ключ.

— А чего говорить-то? Самогон я принес? Принес.

— Я тебе говорил, что кровати надо заправлять?

— Так Поздень же заправил.

— А ты что, принц Египта, что ли? Ладно, потом поговорим. Я бы тебя сейчас оформил, да на морозе возиться неохота.

— Ага. Скажи честно, что офицеров боишься!

Гвоздь остановился и с разворота ударил ключом Сергея по загривку. Сергей упал на колени.

— Вот, запомни! — Сержант встал над ним и пнул в бок валенком. — Вот это и есть твое положение! Я не знаю, за что на тебя взъелся Кирзыч, но мне это по херу! Ты у меня сортир языком вылизывать будешь!

В проеме ворот появился старшина. Гвоздь матернулся и схватил Сергея за воротник, поднимая с колен.

— Вставай! Вставай, череп, быстро!

Сергей не верил своим глазам. За старшиной в бокс вошли все трое "дедушек". Они еще не отошли от жаркой сушилки, ежились и моргали сонно. Старшина подталкивал их вглубь бокса.

— Давайте-давайте! Зажрались совсем! Думаете, дембель уже в кармане?! Я вам устрою увольнение в последней партии! Не хватало еще из-за вас выговор получить! Сержант! Получи своих рядовых в распоряжение! И чтоб работали все! Я буду заходить, проверять!

— На мормон их поставить, товарищ прапорщик?

"Мормонами" или "крокодилами" называли в части древние автомобили "Зил" с длинными узкими капотами, давно снятые с производства. Второе название они получили за длинные "морды", происхождение первого было покрыто мраком.

— Оставьте мормон! Он все равно свое уже отъездил. Вон, шестьдесят шестой ГАЗон заведите мне, радиостанцию. Хлебовозка еле ходит. Сломается, на чем хлеб возить будем?

Он ушел, и "деды" расположились на деревянных ящиках у стен. Само собой, ковыряться в двигателе досталось Сергею, под руководством Гвоздя. Двигатель располагался под кабиной, они отстегнули ее, наклонив вперед. "Деды" вяло переговаривались, и посмеивались над бесплодностью усилий ремонтников.

— Слышь, Таран, а у Глянца ловко получилось ночью за бухлом сбегать, — заметил Кирюха.

— Надо его сегодня опять заслать, — откликнулся Таран.

— Ага, а потом на койку подвесить, — зевнув, добавил Кирзыч.

Кирюха покачал головой.

— Он у тебя так сдохнет. Опять в дисбат уедешь.

— Не сдохнет... Он парень крепкий. Сегодня ночью не пикнул. Да, Глянец?

Сергей молча протирал залитые маслом свечи двигателя. Вдруг он увидел, как выпавшая из его шапки черная ленточка спланировала куда-то внутрь машины. Он выругался и залез на машину повыше, чтобы отыскать лоскут. Тут же послышалось трехэтажное ругательство Тарана.

— Вы гляньте, он еще и огрызается! По почкам захотел?!

— Отставить "по почкам"! — Никто не заметил, как старшина вернулся в бокс и подошел к ним. — Кирьянов, Хвостов, Таран... Тьфу, Никитин! Встать и приступить к работе! Я вас на губе сгною!

— Старшина, — Таран встал с ящика раньше остальных и виновато развел руками. — Мы тут обсуждали, чего делать. Не заводится, сука!

— Отставить ругаться! Рядовой Хвостов! — Кирзыч, скривив физиономию, смотрел куда-то в угол бокса. — Кирзыч, мать твою! На меня смотреть! Взял ключи у рядового Глянцева и полез в движок! Никитин! Пошел к зажиганию! Будем заводиться. Сержант Гвоздев, идите командовать остальными! Они там уже весь бокс прокурили!

Гвоздь ушел в другой конец бокса, а Таран нехотя подошел к открытой дверце наклоненной кабины. Кирзыч потянул Сергея за полу ватника, и тот чуть не свалился с двигателя.

— Ключ давай, череп, — рявкнул он и добавил шепотом, когда Сергей спускался на бетонный пол бокса. — Я тебя ночью урою!

Сергей думал о черной ленточке. Первым, что он почувствовал, уронив ее, была боль в шишке на спине.

Попытки завестись ни к чему не приводили. Старшина подошел и сдернул Кирзыча так же, как тот недавно — Сергея.

— Отойди, автослесарь хренов! Только и умеете, что молодых гонять!

Он поднялся на подножку и наклонился над двигателем.

— Таран, а ну, покрути стартером!

Таран повернул ключ, аккумулятор начал проворачивать механизм двигателя.

— Твою мать! — Старшина спрыгнул с машины. — Мастера! У вас же трамблёр погнулся! Вы так ее до дембеля заводить будете! Рядовой Глянцев! Ко мне!

Сергей подошел к старшине.

— Рядовой, пойдешь со мной, я тебе новый распределитель выдам. А вы работайте! Хвостов, сможешь трамблёр снять?

— Я... Это...

— Я могу! — Откликнулся Кирюха.

— Хорошо. — Старшина взял Сергея за локоть. — Пойдем.

На складе автопарка они получили распределитель, конечно, не новый, но, как заверил кладовщик, "кондовый".

— Ты иди в бокс, — сказал старшина. — А я скоро подойду. И скажи этим опухшим дедам, чтоб все работали, когда вернусь! Все, кроме тебя! А ты стой и учись, как на самом деле положено! Понял? Вот так!

Когда Сергей передал слова старшины "дедам", те выдали такие матерные коленца, что ими можно было бы любоваться, как узорами. Однако все взялись за работу, а Сергея действительно поставили рядом без дела. Несмотря на замененный распределитель, машина не хотела заводиться. Вернулся старшина.

— Ну что?

— Не заводится, товарищ старший прапорщик!

— Ну-ка, еще покрутите. Та-ак. Да он у вас вообще не крутится! Аккумулятор сдох. Вы что, совсем ни хрена не смыслите?! Да-а, воспитали специалистов... Кирзыч!

— Да!

— "Я!" надо отвечать, солдат! Бери кривой стартер и вставляй.

— Тут не подойти, кабина в стенку уперлась.

— Кабину опустите!

— А почему я? Пусть Глянцев крутанет.

— Разговорчики в строю! Ты здоровее раз в пять, вот и крути.

Таран и Кирюха защелкнули кабину в нормальное положение. Кирзыч достал заводную рукоятку — стальной изогнутый штырь для ручного прокручивания двигателя — и вставил спереди.

— Так. Кирьянов, залезай в кабину. Будем заводить. Хорошо. Теперь ты, Хвостов, крути, а ты, Кирьянов, помогай стартером, когда он раскрутит.

Кирзыч начал раскручивать замерзший двигатель со всей своей бычьей силой, стоя спиной к стене бокса.

Кирюха повернул ключ, и тут через незакрытую дверцу Сергей увидел, как Кирюхин локоть задел рукоятку ручного тормоза выдернутого вверх для торможения. Ручка тормоза упала вниз, и старшина закричал:

— Мать вашу! Глуши машину!

Двигатель завелся, а машина покатилась вперед по наклонному, просевшему от времени полу бокса.

Кирзыч не смог вытащить заводную рукоятку, но потерял драгоценные секунды, чтобы отскочить в сторону. Вместо этого он присел от ужаса перед накатывающим на него автомобилем. Сергей увидел круглые, как шарики для пинг-понга, светлые глаза Кирзыча, его открывшийся рот, а потом бешено вращающаяся рукоятка вошла в живот "деда", и его затрясло, как тряпичную куклу. Все возле машины кричали. Старшина бросился к кабине, но тут Кирюха дал задний ход, а кабина стала наклоняться вперед — они плохо закрыли ее. Кирюха, размахивая руками, выпрыгнул из нее и упал на пол, головой под шину, и машина проехала по ней. Голова лопнула, и мозг брызнул во все стороны.

Старшина запрыгнул на открытую дверцу опрокинувшейся кабины, как на мостик, и заглушил двигатель. Машина сразу остановилась, словно увязнув. Старшина спрыгнул на пол. Его качало, как пьяного.

— Где... Где Таран?

Сергей осмотрелся. Тарана нигде не было видно. С дальнего конца бокса бежали остальные солдаты взвода. В наступившей тишине он услышал булькающий стон откуда-то позади автомобиля. Старшина тоже заметил этот звук.

Там лежал рядовой Никитин, в просторечии — Таран, а на бедрах и животе у него стояло заднее колесо машины. Таран был еще жив. Его голова с бледной до синевы кожей раскачивалась взад-вперед.

Старшина присел возле него.

— Леша... Леша, сынок...

Сергей подумал, что никогда не слышал, чтобы Тарана называли по имени. Сергея и самого давно так не называли. Рядовой Глянцев, товарищ солдат, Глянец, череп... Как угодно, только не Сергеем.

Таран замер, кожа на лице покойника из бледно-голубой превратилась в желтую, как восковая свеча, а нос мгновенно заострился, словно кто-то струганул его ножом.

Старшина тяжело повалился на бок и сел на пол. Его немигающие глаза смотрели в пространство неподвижно.

Наверное, Таран стоял позади машины, когда Кирюха дал задний ход, подумалось Сергею.

Собравшиеся вокруг солдаты молчали. Сергей чувствовал какую-то пронзительную чистоту внутри, почти счастье. Он подошел к стене и сел на ящик, мимоходом посмотрев на тело Кирюхи, с разбрызгавшимся пятном вместо головы, о которого в морозный воздух поднимался пар.

У стены лежал Кирзыч. Глаза и рот у него так и остались широко раскрытыми. Блестящая сизо-красная мешанина вывалилась из его ватника с оторвавшимися пуговицами.

— Вот и все. — Шепотом сказал Сергей.

Он ничего не понимал и понимал все. Бабкин подарок. "Я хочу, чтобы ты жил. Есть кое-кто, кому жить вовсе необязательно. Но это не ты".

В этот день они больше не работали. С них сняли показания, а потом отвели в подразделение и оставили в покое. Старшина не показывался, командир прибежал с диким лицом, приказал, чтобы "все было в порядке" и снова исчез. Они самостоятельно сходили на обед, где все поглядывали на полные миски на столе покойников. После обеда никто никуда не пошел и, что интересно, их не вызывали. Словно взвод погиб в полном составе. Наконец, сели смотреть телевизор. Было ощущение, что во взводе случился внезапный праздник. Сергею надоели расспросами, но никто его не оскорблял. Смерть как-то приструнила всех. А Сергей чувствовал полнейший и нерушимый покой. Когда надоели дурацкие телепередачи, он пошел в дальний угол казармы и лег на чью-то койку. Ему было плевать, чья она. Кажется, раньше здесь спал Таран.

Он почти задремал, когда к нему подошел Гвоздь.

— Сегодня поминать будем. Хлебовоз нам пару бутылок привезет, но мало будет. Придется тебе опять к бабке идти, Глянец. — Голос у сержанта был почти отеческий. Наверное, он привыкал к роли по-настоящему главного во взводе. — И биту не забудь, в такую холодину они еще злее.

— Не пойду. — Ответил Сергей, не открывая глаз. — К тому же, я биту у бабки забыл.

— У бабки?! — Гвоздь выдал сложное ругательство и присвистнул, а Сергей мысленно приготовился к тому, чтобы вскочить и драться. Теперь ему было на все плевать. Предел наступил.

— Я туда больше не пойду.

Сергей открыл глаза и повернул голову к сержанту. Гвоздь не злился.

— Конечно, не пойдешь. Смысла нет, не дойдешь просто. Значит, у бабки забыл? И она ее видела?

— Ну да.

— Дела-а... И выпивку тебе дала?

— Дала и денег не взяла. На вот, держи, здесь все.

— Не понимаю! Испугалась, что ли? Ее месяц назад Кирзыч этой битой отходил.

— Как это?

— А вот так! Меня там не было, они с Тараном и Кирюхой ходили. Ну, говорили, что, мол, она мало дала, а на больше денег не хватало. Они все выпили, а потом опять пошли. Она без денег ничего не давала. Ну, Кирзыч ее и приласкал битой.

— Представляю, как пьяный Кирзыч "ласкает".

— Да что ты! Кирюха говорит, она уже только сипела, вся в кровище была. Они с Тараном еле Кирзыча оттащили. Ну и, понятно, никто после этого к ней идти не хотел. С хлебовозом договаривались, он водку из города возил.

— А меня, значит, послали, потому что я не знал ничего.

— Ну да. Но ты ведь принес! Да еще даром.

— Да, я принес.

И Сергей вдруг рассказал Гвоздю все. Гвоздь его не перебивал, только все больше бледнел. Потом они оба молчали. Наконец, Гвоздь мрачно заметил:

— Ты брешешь, сволочь! На понт берешь, тварь!

Сергей посмотрел прямо в глаза сержанту и спросил:

— Посмотри внимательно и скажи, брешу я или нет?

Они поиграли в "гляделки", а затем Гвоздь встал и молча вышел из казармы.

Через час за Сергеем пришел незнакомый солдат.

— Рядовой Глянцев?

— Я...

— Вас вызывают в штаб, к начальнику Особого отдела.

Они пошли в штаб, и по дороге Сергей думал о сержанте. Значит, Гвоздь — "стукач". Самая презираемая категория в армии. Тот, кто докладывает начальству обо всем, что происходит между солдатами. Никто никогда не подумал бы на сержанта. Он был "доверенным лицом дедов". Какое-то время во взводе думали, что стукач — Сергей. Но после нескольких случаев, о которых никто не узнал, на него перестали думать. А Гвоздь больше всех убеждал остальных, что стукач, мол, именно Глянец.

Сергея привели в кабинет "особиста", представителя спецслужб в части.

— Садитесь, рядовой. — Подполковник указал ему на стул. — Шинель вот сюда повесьте, разговор у нас будет долгий.

Особист совсем не имел на лице отпечатка своей специализации. Из всех офицеров части, у него было самое приветливое лицо. А еще этот улыбчивый статный мужчина обожал отпускать шуточки, даже на разводах, куда приходил изредка, и с таким видом, словно случайно оказался рядом.

Стул у него оказался очень удобным, а на стенах висели большие фотографии Венеции.

— Ну что, Сережа. — Начал Особист, и Сергей вздрогнул. Он уже начал забывать, как звучит его имя. — Начнем потихоньку. Кофе хочешь?

— Н-нет, Спасибо, товарищ подполковник.

— Во-первых, не "товарищ подполковник", а Михаил Саныч, ладно? Мы с тобой не на плацу. А во-вторых, я, с твоего позволения, все же приготовлю нам с тобой кофе.

"Михаил Саныч" снял китель и повесил в шкаф. В рубашке он выглядел одновременно угрожающе и по-домашнему.

— Что смотришь? Это Венеция.

— Да, я понял.

— Понял он! — Особист усмехнулся. — Это мы с женой в прошлом году ездили. Воняет там, я тебе скажу, от этих каналов!

Он разлил кофе по чашкам и сел напротив Сергея за стол.

— Ну, а теперь расскажи мне все еще раз, как ты рассказывал сержанту Гвоздеву.

И Сергей повторил свою историю точно в той же версии. По окончании Особист нажал кнопку на переговорном устройстве.

— Федя, принеси мне все по рядовому Глянцеву.

Спустя минуту в кабинет зашел тот же солдат, что привел сюда Сергея, и положил на стол пухлую папку.

— Свободен. — Сказал ему Особист и добавил Сергею. — Да ты пей, остынет. А кофе этот замечательный! Это Я тебе говорю!

Солдат ушел, а Особист погрузился в чтение бумаг. Если это был ход, чтобы вызвать в Сергее беспокойство, то он достиг цели. Кофе не шел в горло, хотя был и в самом деле хорош. Никакого сравнения с той бурдой, что им давали на ужин.

— Так. — Особист отложил документы и пристально посмотрел на Сергея. На лице подполковника было написано: "Ну что же ты, дружок, правды мне не сказал?".

— Из показаний свидетелей мне известно, что вы, рядовой, были первым, кто прикасался сегодня к двигателю радиостанции на базе автомобиля ГАЗ-66. Объясните мне в деталях, рядовой Глянцев, что вы такого сделали с казенным имуществом? Почему через несколько минут машина убила троих ваших сослуживцев?

У Сергея закружилась голова.

— Что, испугался? — Особист, улыбаясь, смотрел на опешившего Сергея. — А приготовлю-ка я нам еще кофе! — Он заряжал вторую порцию в свою ультрасовременную кофеварку, а сам продолжал говорить:

— Пойми меня правильно. Вот как бы ты сам отнесся к такой истории? Ну, допустим, сержанта Гвоздева тебе удалось напугать до полусмерти, это я видел. И ты это учти на будущее, может пригодиться. Ты ведь для этого и сочинил всю историю с бабушкой-ведьмой, да, Сережа?

— Нет, това...

— Михаил Саныч!

— Нет, Михаил Саныч.

— Вот, держи. Да, я забыл спросить, может, тебе со сливками? Или с сахаром?

— Нет, спасибо. Я рассказал только то, что со мной было. Ну... Все, что я помню.

— Ой, все ли? А ты не забываешь, солдат, где ты находишься? Тут тебе даже не штаб. Тут — Особый отдел! Да ты пей, пей, второй раз застудить такой кофе — это преступление. Уж поверь мне, я большой специалист по преступлениям. Так вот, я тебе — не сержант Гвоздев. Я что, похож на детсадовца? Что ж ты мне ведьмины сказки рассказываешь?

Сергей молчал.

Особист вздохнул.

— Ну хорошо, напиши все вот на этом листе, поставь дату и подпись.

Пока Сергей писал, Особист опять воспользовался переговорным устройством на столе.

— Федя, приготовь машину.

— Далеко поедем, Михаил Саныч? — Отозвался Федя из динамика.

— Да нет, тут рядом.

— Хорошо, а то у меня бензина маловато.

— Угу. Лопату для снега захвати. И три фонарика.

— Понял. Когда подгонять?

— А как прогреешься, так и подгоняй.

Потом Особист открыл сейф, вмурованный в стену кабинета. Сергей перестал писать, гадая, что подполковник оттуда достанет. Особист взял с полки записную книжку, запер сейф и вернулся за стол.

— Пиши-пиши. — Сказал он Сергею, а сам вынул из нагрудного кармана мобильник и набрал номер. — Привет! Узнал? ... Он самый. Ну, как ты там? Все чертей за бока цапаешь? ... Конечно, соскучился! Скоро нагряну к тебе. ... Да, по твоей части. Ты ночью на месте будешь? Я свяжусь по линии. Сейчас не могу, в процессе еще... А думаешь, мне нравится? ... Ага. Ну все, до связи! Закончил? — Обратился Особист уже к Сергею.

— Да. Вот.

— Ага. Дату поставь. Включая время. Вон часы, на стене. А вот и машина. Быстро он. Мы с тобой прокатимся немного. Одевайся.

Сергей шел к "уазику" на подгибающихся ногах. Непонятно, куда везут, но вряд ли его ждет что-то приятное.

Они проехали мимо "норы" в заборе, и подполковник покосился на нее. Знает. Конечно, знает. Сергей осматривал дорогу, и за одним из поворотов в свете фар мелькнули наполовину занесенные снегом останки собаки, порвавшей ему ночью шинель.

— Сколько лет здесь служу, — сказал Особист с переднего сиденья, — никак не привыкну к этой полярной ночи. У людей крыша едет. Не для людей это, нет. Вот какого рожна, например, ваш старшина Кащенко полез командовать ремонтом в автопарке? Сидел бы в своей каптерке... Останови здесь.

"Уазик" затормозил.

— Так значит, к бабке ты ходил за самогоном? Вот сюда?

Сергей всматривался в темноту за окном, но ничего не видел.

— А ну, пойдем! — И подполковник первым вылез из машины. Втроем они подошли к обочине дороги. Особист, включив фонарик, навел луч на бабкину избу поодаль, у границы леса. В избе не было света. Дорогу к ней замело снегом, но это было неудивительно — сегодня мело весь день.

— Федя, бери лопату. Ну что ж, пойдем к твоей бабке, Сергей.

Проваливаясь в снег почти по колено, они подошли к порогу избы, выхватываемому из темноты лучами фонариков. Перед дверью намело целый сугроб.

— Федя, откопай.

После того, как весь снег был убран, они вошли внутрь, не без труда открыв разбухшую дверь. Свет фонаря сразу упал на прислоненную к стене в сенях заиндевевшую биту.

— Вот. — Сказал Сергей, показывая на нее.

— Вижу, Сережа, вижу. Федя! Забери биту.

Стены сеней изнутри промерзли насквозь. Узоры изморози покрывали бревна, как художественное стекло.

Они прошли дальше, и взорам их предстала комната. Стол, табуреты, полки на стенах и сами стены — все искрилось от толстого слоя инея.

— Уютное местечко, — саркастически заметил Особист. — А главное, теплое!

— Вот! Вот, смотрите! — Сергей, показывал спутникам на свои ночные следы. Они вели к табурету у стола, на котором отпечатался след сидевшего Сергея. Следы тоже покрывал иней, но слой его был тоньше. Цепочка отпечатков вела и в кладовку. Сергей подбежал туда и заглянул внутрь. По коже у него прошли мурашки. В углу вымороженной кладовки, на остекленевшем ворсе коврика лежал труп свернувшегося клубком черного кота. Шерсть его переливалась в луче фонарика. На полках стояли те же бутыли, что были здесь ночью, но их тоже покрывал иней. Рука Особиста оттащила Сергея от кладовки.

— Пойдем, здесь нечего ловить. По крайней мере, нам.

Когда они опять сидели в машине, Особист отдал какие-то распоряжения водителю. Сергей ничего не воспринимал, находясь в прострации. Он не сразу услышал, что подполковник зовет его.

— Глянцев! Ау! Ну вот, очнулся. Ты ничего не хочешь мне сказать? Тогда я тебе скажу. Смотри на меня! Да очнись ты! Так вот, бабку твою нашли забитой до смерти месяц назад. И нам с тобой теперь известно, кто это сделал. Поехали обратно. — Скомандовал он водителю.

На полпути в часть подполковник снова приказал остановиться.

— Федюнь, подойди к обочине и зашвырни биту в лес подальше.

Пока его подчиненный выполнял приказ, Особист почему-то счел нужным дать Сергею пояснения:

— Дело о смерти старухи — настоящий "висяк". Клиентов у нее была тьма, а кто когда бывал, неизвестно. Мы теперь знаем что убийца — Хвостов, но он сам мертв. Зачем портить репутацию части? Чтобы прошел слух, что наши воины убивают гражданских? Так что ты никакой биты не видел и ни о каких побоях старухи не слышал. Уразумел?

Сергей кивнул. Особист покачал головой:

— Н-да. А Гвоздев-то мне об этом не рассказал тогда, месяц назад. Ну, удивляться нечему. Все стукачи ведут двойную игру: и нашим, и вашим. А вот и Федя!

Вскоре Особист и Сергей снова сидели в кабинете подполковника. Он опять приготовил кофе, потом они долго и с удовольствием его пили. Подполковник посмотрел на часы.

— Однако! Припозднились мы с тобой. Я жду, рядовой Глянцев.

— Чего?

— В несознанку играешь, солдат. Ну, тогда я сам тебе расскажу, как было дело. Ночью тебя отправили в избу местной знахарки и торговки самогоном. Зайдя в темный и пустой дом, ты поначалу хотел вернуться ни с чем, сообщив пославшим тебя, что поход окончился неудачей. Но потом ты испугался, что недовольство дедушек может плохо для тебя кончиться. Ты провел инспекцию в избе, обнаружил в кладовке на полках самогон и принес его в казарму. Вполне естественно, что деньги, выданные сержантом Князевым, остались не потраченными, ведь платить было некому. Ну, а после трагической гибели сегодня троих старослужащих ты выдумал историю с бабкой, чтобы, как я уже сказал, запугать сержанта Гвоздева и других солдат, а тем самым — упрочить свое положение во взводе. Надо отдать тебе должное, ты неплохой психолог, и фантазия у тебя развита прекрасно. Ты на гражданке стишками не баловался?

— Товарищ подполковник, я сказал правду! Все было так, как я рассказал сержанту Гвоздеву. И вам.

— Солдат, ты знаешь, что я могу с тобой сделать за то, что ты мне тут голову морочишь?!

Особист встал со стула, и Сергей похолодел.

— Ты понимаешь, что поставил себя САМ в идиотское положение?! Сегодня днем в автопарке произошел несчастный случай. Виновным в гибели трех подчиненных будет признан старший прапорщик Кащенко, это очевидно. Он командовал действиями солдат, его приказы привели к гибели людей. А ты, рядовой, не имел никакого, повторяю, ни малейшего отношения к их гибели! Однако ты сам решил, фактически, взять на себя вину за случившееся. Рядовой Глянцев, вы идиот?! Или душевнобольной?

Сергей смотрел в пол. Он уже сто раз пожалел, что, под влиянием мстительного чувства, напугал Гвоздя. Особист остановился возле него, нависая, как в ночном кошмаре.

— И что прикажешь с тобой делать? Завтра все в части будут пересказывать друг другу эту твою историю про бабку-ведьму! А на днях приедет комиссия, разбираться с несчастным случаем. Тройная смерть — это не шутки! И что комиссия здесь услышит? Сказку о бабкиной мести? Ничего не грозит никому, кроме вашего старшины. Дело очевидное, и расследовать нечего. Но что делать с твоей дикой историей? Может, Гвоздев ее уже пересказывает... Честно говоря, мне было бы проще, чтоб тебя вообще не было!

Сергея мутило от дурных предчувствий. Особист это прекрасно видел.

— Что, рядовой, страшно?

— Да. — Просто признался Сергей.

— Это хорошо, что честно говоришь. Это мне нравится. В общем, так. Вот тебе бумага, вот — ручка. Пиши новый рапорт. Не забудь указать, что выполнял приказ сержанта. И на этот раз пиши МОЮ версию событий. Ты понял?

— Вы мне не верите, товарищ подполковник?

— Да что ты со мной в ромашку играешь?! Верю, не верю... Ты, вроде, не похож на тупицу. Или мне показалось?

Сергей, наконец, понял, что ему хочет объяснить Особист. Действительно, так будет проще для всех. Для всех, кроме самого Сергея. Гвоздь его убьет.

— Про то, что Кирзыч... Хвостов убил старушку, писать?

— А ты что, это видел? Я же сказал, не было этого. Не-бы-ло! Пиши о том, что видел. Ну, как я это вижу. Тьфу ты!

Подполковник начал расхаживать по кабинету, наводя ужас на Сергея.

— В общем, так. Запомни. Сейчас ты напишешь рапорт, который останется у меня в сейфе. Докладывать мне тут не о чем, обычная самовольная отлучка. И никакой связи с несчастным случаем в автопарке она не имеет. Если эта история как-то всплывет, на губу сядет Гвоздев, а не ты. А ты скажешь ему, что все выдумал.

— Он меня убьет. — Прошептал Сергей, не поднимая головы.

— Не убьет... Ладно, я сам с ним поговорю! Пиши рапорт. Нет, постой, лучше я тебе продиктую.

Когда они закончили, Особист разорвал "сказочную" версию самоволки.

— Все, свободен. До завтра. Вызови ко мне сержанта Гвоздева. Думаю, нет нужды говорить, что никто, ни единая душа, не должна знать, о чем мы с тобой говорили и куда ездили.

— А что теперь со мной будет, товарищ подполковник?

— Я тебе кто, Нострадамус? Что надо, то и будет. Не беги впереди паровоза. Завтра поговорим. Мы теперь часто будем общаться.

— Я не буду стукачом.

— А тебя кто-то просит? Все! Уйди с глаз моих! Стукачом он не будет... И не забудь прислать ко мне Гвоздева!

В казарме Сергей прошел к своему месту, под пристальными взглядами остальных солдат. Пока его допрашивал Особист, успела пройти вечерняя поверка, теперь взвод готовился к отбою.

Гвоздь его ждал:

— Ну что?

— Вызывает тебя.

— Что, сейчас?!

— Да, сейчас.

Сержант тяжело вздохнул и ушел.

Вернулся он уже после отбоя. Командовать было некому, но все как-то сами улеглись, когда положено. Сергей лежал на своем верхнем ярусе, глядя в потолок и гадая о будущем. Гвоздь подошел к нему вплотную и позвал шепотом:

— Сережа.

Сергей вздрогнул, уже в который раз за эти сутки. Вот уж от Гвоздя он точно не ждал такого обращения.

— Что? Не спрашивай меня ни о чем. Я очень устал.

— Только одно, Сережа.

— Да?

— Скажи, мы можем не бояться?

Сергей не сразу его понял. Гвоздь повторил:

— Скажи, Кирзыч, Таран и Кирюха — это все? Остальные могут не бояться?

Сергей усмехнулся.

— Да, Гвоздь. Если со мной все будет хорошо, то никто может не бояться.

— Ладно.

Сержант разделся и лег в свою койку.

— Сережа.

Уже почти уснувший Сергей открыл глаза.

— Что?

— У тебя подворотничок грязный.

— А мне плевать, товарищ сержант. Если тебя это беспокоит, можешь подшить его сам.

Потом он уснул.

Особист тряс его за плечо.

— Эй, колдун, подъем!

Сергей моргал спросонья. В казарме было пусто. Видимо, все давно встали.

— Одевайся. И собирай свои вещи. Понял? Все вещи! Здесь твоя служба закончилась.

Сергей сел на койке.

— И куда меня теперь?

Особист вдруг сел на койку с ним рядом.

— Я, Сережа, в мертвых бабок, раздающих самогон, не верю. Но кое-кто у нас верит. Что, не спросишь, у кого это "у нас"? Соображаешь, значит. Этим ты мне и глянулся, рядовой Глянцев. Смотри-ка, почти каламбур получился! Так вот, эти самые "кое-кто" хотят с тобой побеседовать. И выпала тебе, как сказала бы твоя покойница с околицы, дальняя дорога. Да что ты бледнеешь? Просто расскажешь опять все. Понял меня? Все, что ни спросят!

— И про нас с вами тоже?

— И про нас. Все рассказывай, Сережа. И не бойся ничего. Им с тебя, кроме показаний и подписки о неразглашении, взять нечего. Так что побуду я, все же, Нострадамусом, и скажу, что завтра, крайний срок, послезавтра вернешься ты в часть. Но подчиняться теперь будешь мне. Федя весной увольняется, подготовит тебя на замену. Ты хорошо водишь?

— Отец меня с девяти лет за руль нашего жигуленка сажал.

— Вот и славно. Знал бы ты, как трудно найти себе толкового помощника здесь!

— А вам кажется, я подойду?

— Увидим. Одевайся. Сидишь тут в белом, как привидение.

Сергей вскочил и бросился к своему табурету. Первым, что он увидел, была чистая "подшива" на его воротнике.