Вилочка камертона мягко вошла в глазное яблоко, лопая тончайшие кровеносные сосуды с легким хлопком, напоминающим растворяющиеся звуки таяния воздушных пузырей пористого шоколада. Большой и указательный пальцы, густо покрытые бордово-гуашевым лаком, сжимали холодную скользкую трубочку металлической ручки с нервностью свойственной исключительно любителям орального секса и нежных утренних объятий под плюшевым пледом. Мельчайшая вибрация — нота ля, неслышная, но ощутимая прикасающимся к металлу глазным нервом. И не было крови. Почему-то совсем не было крови. Пол цементными пятнами обтекал все вокруг. Портье довольно скривил тонкие посиневшие губы и надел на нос большие очки в тонкой оправе, затем надел странной формы шляпу и сел на гнутый стул. В высоком тонкостенном бокале среди кубиков льда и двух подмерзших вишенок лежал выбитый коренной зуб. Из одной колонки доносились тихие звук Maple Leaf Rag, вторая потрескивала простреленным динамиком.

Гостиница спала. Гостиница умерла. Или... или не важно.

Моим шофером был врач: постоянно включал джаз, а под конец, высаживая у отеля дал электронное сердце: 120 ударов в час. Я вошел в холл. Прохладно. Серо. Лампы выбиты.

— Где она? — спросил я.

Медленным ленивым движением портье снял очки, обнажая вытекший глаз и шрамы на безволосой груди, которая начиналась сразу после щек, потом встал из-за стойки, снял револьвер с предохранителя и произнес модным бумажным голосом:

— Комната 214. Давайте я Вас провожу. — И... — Ну что же Вы — идите вперед. — И тычет стволом куда-то под ребра. — Идите, прошу Вас. — Даже слышно, как облизывает губы.

Лифт. Старый такой. С латунными стрелками и полукруглой табличкой. Он поднялся на второй этаж. Вот этот номер. Ровно напротив. Воздух. Не хватает. Дверь распахивается. И трупы. Два. Запекшаяся кровь, стекавшая струйкой из уголка ее губ.

Я наклоняюсь. Да. Все...

Эта струйка. Да эта струйка... Господи, как глупо. Все напоминает придуманный в припадке термин "мучительно не моя девушка". Да. "Неутонченные черты лица". Так мне сказали. Замечательно. Разбитые губы. Это значит. Это значит что? Ты издеваешься, да? Ты умерла? Эй! Так нельзя, слушай, так нельзя. Я же еще ничего не сказал. А кому теперь говорить? Кому? Эти губы. Разбитые губы. Мучительно не мои. Кому теперь что говорить?

— Ну что же Вы? — шелестит портье.

Я поворачиваюсь.

У него нет глаз.

И я кричу... кричу... кричу...