Сперва — два слова о том,

что такое Снарк и с чем его едят.

(Разумеется, испросив прощения

у тех читателей, которые отлично знают,

что такое Снарк

(хотя, по правде сказать,

знать этого не может никто

(даже автор этого не знал)).)

Итак,

Балабон, капитан и предводитель,

Билетер,

барахольщик,

шляпный Болванщик,

отставной козы Барабанщик, он же Бывший судья,

Бильярдный маэстро,

банкир,

Булочник, он же Огрызок, Дохляк и пр.;

Бо6ер,

браконьер,

Снарк,

Буджум,

Хворобей,

Кровопир,

Призрак дядюшки,

Видения Суда,

Обитатели гор и другие.

'Вот где водится Снарк!' — возгласил Балабон.

Указав на вершину горы;

И матросов на берег вытаскивал он,

Их подтягивал за вихры.

'Вот где водится Снарк! Не боясь, повторю:

Вам отваги придаст эта весть.

Вот где водится Снарк! В третий раз говорю.

То, что трижды сказал, то и есть'.

Был отряд на подбор! Первым шел Билетер

Дальше следовал шляпный Болванщик,

Барахольщик с багром, чтоб следить за добром

И козы отставной Барабанщик.

Биллиардный маэстро — отменный игрок

Мог любого обчистить до нитки;

Но Банкир всю наличность убрал под замок,

Чтобы как-то уменьшить убытки.

Был меж ними Бобер, на уловки хитер,

По канве вышивал он прекрасно

И, по слухам, не раз их от гибели спас.

Но вот как — совершенно неясно.

Был там некто, забывший на суше свой зонт,

    Сухари и отборный изюм,

Плащ, который был загодя отдан в ремонт,

     И практически новый костюм.

Тридцать восемь тюков он на пристань привез.

    И на каждом — свой номер и вес;

Но потом как-то выпустил этот вопрос

   И уплыл в путешествие без.

Можно было б смириться с потерей плаща

  Уповая на семь сюртуков

И три пары штиблет; но, пропажу ища,

    Он забыл даже, кто он таков.

Его звали: 'Эй, там!' или 'Как тебя бишь!'

     Отзываться он сразу привык

И на 'Вот тебе на и на' 'Вот тебе шиш',

     И на всякий внушительный крик.

Ну а тем, кто любил выражаться точней,

  Он под кличкой иной был знаком.

В кругу самом близком он звался огрызком

   В широких кругах — дохляком

'И умом не Сократ, и лицом не Парис',  —

    Отзывался о нем Балабон.  —

'Но зато не боится он Снарков и крыс,

   Крепок волей и духом силен!'

Он с гиенами шутки себе позволял,

    Взглядом пробуя их укорить,

И однажды под лапу с медведем гулял.

    Чтобы как-то его подбодрить.

Он как Булочник, в сущности, взят был на борт,

  Но позднее признаньем потряс,

Что умеет он печь только Базельский торт,

  Но запаса к нему не запас.

Их последний матрос, хоть и выглядел пнем,  —

   Это был интересный пенек:

Он свихнулся на Снарке, и только на нем,

   Чем вниманье к себе и привлек.

Это был Браконьер, но особых манер:

   Убивать он умел лишь Бобров,

Что и всплыло поздней, через несколько дней,

   Вдалеке от родных берегов.

И вскричал Балабон, поражен, раздражен:

     'Но Бобер здесь один, а не пять!

И притом это — мой, совершенно ручной,

   Мне б его не хотелось терять'.

И, услышав известье, смутился Бобер,

Как-то съежился сразу и скис,

И обеими лапками слезы утер,

И сказал: 'Неприятный сюрприз'.

Кто-то выдвинул робко отчаянный план:

   Рассадить их по двум кораблям.

Но решительно не пожелал капитан

   Экипаж свой делить пополам.

'И одним кораблем управлять нелегко,

    Целый день в колокольчик звеня,

А с двумя (он сказал) не уплыть далеко,

    Нет уж, братцы, увольте меня!'

Билетер предложил, чтобы панцирь грудной

    Раздобыл непременно Бобер

И немедленно застраховался в одной

   Из надежных банкирских контор.

А Банкир, положение дел оценя,

    Предложил то, что именно надо:

Договор страхованья квартир от огня

    И на случай ущерба от града.

И с того злополучного часа бобер,

    Если он с браконьером встречался,

Беспричинно грустнел, отворачивал взор

   И, как девушка, скромно держался.

Балабона судьба им послала сама:

     По осанке, по грации — лев!

Вы бы в нем заподозрили бездну ума,

    В первый раз на него поглядев.

Он с собою взял в плаванье Карту морей,

    На которой земли — ни следа;

И команда, с восторгом склонившись над ней

    Дружным хором воскликнула: 'Да!'

Для чего, в самом деле, полюса, параллели,

    Зоны, тропики и зодиаки?

И команда в ответ: 'В жизни этого нет,

    Это — чисто условные знаки.

На обыденных картах — слова, острова,

   Все сплелось, перепуталось — жуть!

А на нашей, как в море, одна синева,

  Вот так карта — приятно взглянуть!'

Да, приятно... Но вскоре после выхода в море

    Стало ясно, что их капитан

Из моряцких наук знал единственный трюк  —

    Балабонить на весь океан.

И когда иногда, вдохновеньем бурля,

   Он кричал: 'Заворачивай носом!

Носом влево, а корпусом — право руля!'  —

     Что прикажете делать матросам?

Доводилось им плыть и кормою вперед,

     Что, по мненью бывалых людей,

Характерно в условиях жарких широт

   Для снаркирующих кораблей.

И притом Балабон — говорим не в упрек  —

   Полагал, и уверен был даже,

Что раз надо, к примеру, ему на восток,

   То и ветру, конечно, туда же.

Наконец с корабля закричали: 'Земля!'  —

    И открылся им брег неизвестный.

Но, взглянув на пейзаж, приуныл экипаж:

   Всюду скалы, провалы и бездны.

И, заметя броженье умов, балабон

    Произнес утешительным тоном

Каламбурчик, хранимый до черных времен,  —

    Экипаж отвечал только стоном.

Он им рому налил своей щедрой рукой,

    Рассадил, и призвал их к вниманью,

И торжественно (дергая левой щекой)

    Обратился с докладом к собранью:

'Цель близка, о сограждане! Очень близка!'

    (Все поежились, как от морозу.

Впрочем, он заслужил два-три жидких хлопка,

    Разливая повторную дозу.)

'Много месяцев плыли мы, много недель,

    Нам бывало и мокро, и жарко,

Но нигде не видали — ни разу досель!  —

Ни малейшего проблеска Снарка.

Плыли много недель, много дней и ночей,

    Нам встречались и рифы, и мели;

Но желанного Снарка, отрады очей,

    Созерцать не пришлось нам доселе.

Так внемлите, друзья! Вам поведаю я

    Пять бесспорных и точных примет,

По которым поймете — если только найдете,-

    Кто попался вам — Снарк или нет.

Разберем по порядку. На вкус он не сладкий,

    Жестковат, но приятно хрустит,

Словно новый сюртук, если в талии туг,

    И слегка привиденьем разит.

Он встает очень поздно. Так поздно встает

    (Важно помнить об этой примете),

Что свой утренний чай на закате он пьет,

     А обедает он на рассвете.

В-третьих, с юмором плохо. Ну, как вам сказать?

    Если шутку он где-то услышит,

Как жучок, цепенеет, боится понять

   И четыре минуты не дышит.

Он, в-четвертых, любитель купальных кабин

  И с собою их возит повсюду,

Видя в них украшение гор и долин.

  (Я бы мог возразить, но не буду.)

В-пятых, гордость! А далее сделаем так:

   Разобьем их на несколько кучек

И рассмотрим отдельно — Лохматых Кусак

     И отдельно — Усатых Колючек.

Снарки, в общем, безвредны. Но есть среди них.

     (Тут оратор немного смутился.)

Есть и БУДЖУМЫ...' Булочник тихо поник

    И без чувств на траву повалился.

И катали его, щекотали его,

    Растирали виски винегретом,

Тормошили, будили, в себя приводили

   Повидлом и добрым советом.

И когда он очнулся и смог говорить,

   Захотел он поведать рассказ.

И вскричал Балабон: 'Попрошу не вопить!

    И звонком возбужденно затряс.

Воцарилася тишь. Доносилося лишь,

     Как у берега волны бурлили

Когда тот, кого звали 'Эй, как тебя бишь',

   Речь повел в ископаемом стиле.

'Я, — он начал, — из бедной, но честной семьи...'

    'Перепрыгнем вступленье — и к Снарку! —

Перебил капитан. — Если ляжет туман,

   Все труды наши выйдут насмарку'.

'Сорок лет уже прыгаю, боже ты мой!  —

   Всхлипнул Булочник, вынув платок.  —

Буду краток: я помню тот день роковой,

    День отплытья — о, как он далек!

Добрый дядюшка мой (по нему я крещен)

   На прощание мне говорил...'

'Перепрыгнули дядю!' — взревел Балабон

   И сердито в звонок зазвонил.

'Он учил меня так, — не смутился Дохляк,  —

    Если Снарк — просто Снарк, без подвоха,

Его можно тушить, и в бульон покрошить,

    И подать с овощами неплохо.

Ты с умом и со свечкой к нему подступай,

    С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций ему угрожай

  И пленяй процветанья картиной...'

'Замечательный метод! — прервал Балабон.  —

  Я слыхал о нем, честное слово.

Подступать с упованием (я убежден)  —

  Это первый закон Снарколова!

'... Но, дружок, берегись, если вдруг набредешь

    Вместо Снарка на Буджума. Ибо

Ты без слуху и духу тогда пропадешь,

Не успев даже крикнуть 'спасибо'.

Вот что, вот что меня постоянно гнетет,

   Как припомню — потеет загривок,

И всего меня этак знобит и трясет,

  Будто масло сбивают из сливок.

Вот что, вот что страшит...' — 'Ну, заладил опять!

    Перебил предводитель в досаде.

Но уперся Дохляк: 'Нет, позвольте сказать!

Вот что, вот что я слышал от дяди

.

И в навязчивом сне Снарк является мне

    Сумасшедшими, злыми ночами;

И его я крошу, и за горло душу,

  И к столу подаю с овощами.

Но я знаю, что если я вдруг набреду

   Вместо Снарка на Буджума — худо!

Я без слуху и духу тогда пропаду

  И в природе встречаться не буду'.

Балабон покачал головой: 'Вот беда!

    Что ж вы раньше сказать не сумели?

Подложить нам такую свинью — и когда!  —

    В двух шагах от намеченной цели.

Все мы будем, конечно, горевать безутешно,

    Если что-нибудь с вами случится;

Но зачем же вначале вы об этом молчали,

  Когда был еще шанс воротиться?

А теперь — подложить нам такую свинью!  —

     Снова вынужден вам повторить я'.

И со вздохом Дохляк отвечал ему так:

    'Я вам все рассказал в день отплытья.

Обвиняйте в убийстве меня, в колдовстве.

     В слабоумии, если хотите;

Но в увертках сомнительных и в плутовстве

    Я никак не повинен, простите.

Я в тот день по-турецки вам все объяснил,

    Повторил на фарси, на латыни;

Но сказать по-английски, как видно, забыл

    Это мучит меня и поныне'.

'Очень, очень прискорбно, — пропел Балабон.

     Хоть отчасти и мы виноваты.

Но теперь, когда этот вопрос разъяснен,

     Продолжать бесполезно дебаты.

Разберемся потом, дело нынче не в том,

    Нынче наша забота простая:

Надо Снарка ловить, надо Снарка добыть  —

   Вот обязанность наша святая.

Его надо с умом и со свечкой искать,

  С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций ему угрожать

  И пленять процветанья картиной!

Снарк — серьезная дичь! Уж поверьте, друзья,

    Предстоит нам совсем не потеха;

Мы должны  все, что можно, и все, что нельзя,

  Совершить — но добиться успеха.

Так смелей же вперед — ибо Англия ждет!

   Мы положим врага на лопатки!

Кто чем может себя оснащай! Настает

  Час последней, решительной схватки!'

Тут Банкир свои слитки разменял на кредитки

   И в гроссбух углубился угрюмо,

Пока Булочник, баки разъерошив для драки,

  Выколачивал пыль из костюма.

Билетер с Барахольщиком взяли брусок

   И лопату точили совместно,

Лишь Бобер продолжал вышивать свой цветок,

  Что не очень-то было уместно,  —

Хоть ему Барабанщик ( и Бывший судья)

   Объяснил на примерах из жизни,

Как легко к вышиванию шьется статья

   Об измене гербу и отчизне.

Бедный шляпный Болванщик, утратив покой,

     Мял беретку с помпончиком белым,

А Бильярдный маэстро дрожащей рукой

    Кончик носа намазывал мелом.

Браконьер нацепил кружевное жабо

    И скулил, перепуган до смерти;

Он признался, что очень боится 'бо-бо'

   И волнуется, как на концерте.

Он просил: 'Не забудьте представить меня,

    Если Снарка мы встретим в походе'.

Балабон, неизменную важность храня,

    Отозвался: 'Смотря по погоде'.

Видя, как Браконьер себя чинно ведет,

    И Бобер, осмелев, разыгрался;

Даже Булочник, этот растяпа, — и тот

  Бесшабашно присвистнуть пытался.

'Ничего! — предводитель сказал. — Не робей!

    Мы покуда еще накануне Главных дел.

Вот как встретится нам ХВОРОБЕИ

    Вот тогда пораспустите нюни!'

И со свечкой искали они, и с умом,

    С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций грозили притом

    И пленяли улыбкой невинной.

И решил браконьер в одиночку рискнуть,

     И, влекомый высокою целью,

Он бесстрашно свернул на нехоженый путь

   И пошел по глухому ущелью.

Но рискнуть в одиночку решил и Бобер,

    Повинуясь наитью момента

И при этом как будто не видя в упор

    В двух шагах своего конкурента.

Каждый думал, казалось, про будущий бой,

   Жаждал  подвига, словно награды!  —

И не выдал ни словом ни тот, ни другой

  На лице проступившей досады.

Но все уже тропа становилась, и мрак

   Постепенно окутал округу,

Так что сами они не заметили, как

  Их притерло вплотную друг к другу.

Вдруг пронзительный крик, непонятен и дик,

   Над горой прокатился уныло;

И Бобер обомлел, побелев точно мел,

   И в кишках Браконьера заныло.

Ему вспомнилась милого детства пора,

     Невозвратные светлые дали  —

Так похож был тот крик на скрипенье пера,

     Выводящего двойку в журнале.

'Это крик Хворобья' — громко выдохнул он

    И на сторону сплюнул от сглазу.  —

Как сказал бы теперь старина Балабон,

  Говорю вам по первому разу.

Это клич Хворобья! Продолжайте считать,

    Только в точности, а не примерно.

Это — песнь Хворобья! — повторяю  опять.

     Если трижды сказал, значит, верно'.

Всполошенный бобер скрупулезно считал,

   Всей душой погрузившись в работу,

Но когда этот крик в третий раз прозвучал,

    Передрейфил и сбился со счету.

Все смешалось в лохматой его голове,

   Ум за разум зашел от натуги.

'Сколько было вначале — одна или две?

   Я не помню — шептал он в испуге.

'Этот палец загнем, а другой отогнем..

     Что-то плохо сгибается палец;

Вижу, выхода нет — не сойдется ответ',-

   И заплакал несчастный страдалец

'Это — легкий пример, — заявил Браконьер.

    Принесите перо и чернила;

Я решу вам шутя этот жалкий пример,

    Лишь бы только бумаги хватило'.

Тут Бобер притащил две бутылки чернил,

     Кипу лучшей бумаги в портфеле...

Обитатели гор выползали из нор

   И на них с любопытством смотрели.

Между тем Браконьер, прикипая к перу,

    Все строчил без оглядки и лени,

В популярном ключе объясняя Бобру

   Ход научных своих вычислений.

'За основу берем цифру, равную трем

   (С трех удобней всего начинать),

Приплюсуем сперва восемьсот сорок два

И умножим на семьдесят пять.

Разделив результат на шестьсот пятьдесят

    (Ничего в этом трудного нет),

Вычтем сто без пяти и получим почти

    Безошибочно точный ответ.

Суть же метода, мной примененного тут,

   Объяснить я подробней готов,

Если есть у вас пара свободных минут

    И хотя бы крупица мозгов.

Впрочем, вникнуть, как я, в тайники бытия,

    Очевидно, способны не многие;

И поэтому вам я сейчас преподам

    Популярный урок зоологии'.

И он с пафосом стал излагать матерьял

   (При всеобщем тоскливом внимании)

Забывая, что вдруг брать людей на испуг

     Неприлично в приличной компании.

'Хворобей — провозвестник великих идей,

    Устремленный в грядущее смело;

Он душою свиреп, а одеждой нелеп,

    Ибо мода за ним не поспела.

Презирает он взятки, обожает загадки,

    Хворобейчиков держит он в клетке

И в делах милосердия проявляет усердие,

   Но не жертвует сам ни монетки.

Он на вкус превосходней кальмаров с вином,

    Трюфелей и гусиной печенки.

(Его лучше в горшочке хранить костяном

  Или в крепком дубовом бочонке.)

Вскипятите его, остудите во льду

   И немножко припудрите мелом,

Но одно безусловно имейте в виду:

    Не нарушить симметрию в целом!'

Браконьер мог бы так продолжать до утра,

    Но — увы! — было  с временем туго;

И он тихо заплакал, взглянув на Бобра,

    Как на самого близкого друга.

И Бобер ему взглядом признался в ответ,

     Что душою он столько понял за миг,

сколько бы он и за тысячу лет

     Не усвоил из тысячи книг.

Они вместе в обнимку вернулись назад,

   И воскликнул Банкир в умилении:

'Вот воистину лучшая нам из наград

   За убытки, труды и терпение!'

Так сдружились они, Браконьер и Бобер

   (Свет не видел примера такого!),

Что никто и нигде никогда с этих пор

  Одного не встречал без другого.

Ну а если и ссорились все же друзья

   (Впрочем, крайне беззубо и вяло),

Только вспомнить им стоило песнь Хворобья

    И размолвки их как не бывало!

И со свечкой искали они, и с умом,

   С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций грозили притом

   И пленяли улыбкой невинной.

И тогда Барабанщик (и Бывший судья)

   Вздумал сном освежить свои силы,

И возник перед ним из глубин забытья

    Давний образ, душе его милый.

Ему снился таинственный сумрачный Суд

  И внушительный Снарк в парике

И с моноклем в глазу, защищавший козу,

   Осквернившую воду в реке.

Первым вышел Свидетель, и он подтвердил,

    Что артерия осквернена.

И по просьбе Судьи зачитали статьи,

    По которым вменялась вина.

Снарк (защитник) в конце выступления взмок  —

    Говорил он четыре часа;

Но никто из собравшихся так и не смог

    Догадаться, при чем тут коза.

Впрочем, мненья присяжных сложились давно,

    Всяк отстаивал собственный взгляд,

И решительно было ему все равно,

    Что коллеги его говорят.

— Чтозагалиматья! — возмутился  Судья.

     Снарк прервал его: — Суть не в названьях,

Тут важнее, друзья, сто восьмая статья

   Уложения о наказаньях.

Обвиненье в измене легко доказать,

    Подстрекательство к бунту — труднее,

Но уж в злостном банкротстве козу обвинять,

     Извините, совсем ахинея.

Я согласен, что за оскверненье реки

   Кто-то должен быть призван к ответу,

Но ведь надо учесть то, что алиби есть,

   А улик убедительных нету.

Господа! — тут он взглядом присяжных обвел.  —

   Честь моей подзащитной всецело

В вашей власти. Прошу обобщить протокол

    И на этом суммировать дело.

Но Судья никогда не суммировал дел  —

   Снарк был должен прийти на подмогу;

Он так ловко суммировать дело сумел,

     Что и сам ужаснулся итогу.

Нужно было вердикт огласить, но опять

   Оказалось Жюри в затрудненье:

Слово было такое, что трудно понять,

    Где поставить на нем ударенье.

Снарк был вынужден взять на себя этот труд,

    Но когда произнес он: ВИНОВЕН!  —

Стон пронесся по залу, и многие тут

    Повалились бесчувственней бревен.

Приговор зачитал тоже Снарк  —  у Судьи

   Не хватило для этого духу.

Зал почти не дышал, не скрипели скамьи,

  Слышно было летящую муху.

Приговор был: 'Пожизненный каторжный срок,

    По отбытьи же оного — штраф'.  —

Гип-ура! — раза три прокричало Жюри,

     И Судья отозвался: Пиф-паф!

Но тюремщик, роняя слезу на паркет,

   Поуменьшил восторженность их,

Сообщив, что козы уже несколько лет,

     К сожалению, нету в живых.

Оскорбленный Судья, посмотрев на часы,

    Заседанье поспешно закрыл.

Только Снарк, верный долгу защиты козы,

     Бушевал, и звенел, и грозил.

Все сильней, все неистовей делался звон  —

  Барабанщик  очнулся в тоске:

Над его головой бушевал Балабон

   Со звонком капитанским в руке.

И со свечкой искали они, и с умом,

    С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций грозили притом

   И пленяли улыбкой невинной.

И Банкир вдруг почуял отваги прилив

  И вперед устремился ретиво;

Но — увы! — обо  всем, кроме Снарка, забыв,

    Оторвался он от коллектива.

И внезапно ужасный пред ним Кровопир

    Появился, исчадие бездны,

Он причмокнул губами, и пискнул Банкир,

    Увидав, что бежать бесполезно.

—  Предлагаю вам выкуп — семь фунтов и пять,

    Чек выписываю моментально!  —

Но в ответ Кровопир лишь причмокнул опять

  И притом облизнулся нахально.

Ах, от этой напасти, от оскаленной пасти

    Как укрыться, скажите на милость?

Он подпрыгнул, свалился, заметался, забился,

   И сознанье его помутилось...

Был на жуткую гибель Банкир обречен,

     Но как раз подоспела подмога.  —

Я вас предупреждал! — заявил Балабон,

     Прозвенев колокольчиком строго.

Но Банкир слышал звон и не ведал, где он,

    Весь в лице изменился, бедняга,

Так силен был испуг, что парадный сюртук

       У него побелел как бумага.

И запомнили все странный блеск его глаз,

    И как часто он дергался, будто

Что-то важное с помощью диких гримас

   Объяснить порывался кому-то.

Он смотрел сам не свой, он мотал головой,

   Улыбаясь наивней ребенка,

И руками вертел, и тихонько свистел,

    И прищелкивал пальцами звонко.

—  Ах, оставьте его! — предводитель сказал.

    Надо думать про цель основную.

Уж закат запылал над вершинами скал:

     Время Снарком заняться вплотную!

И со свечкой искали они, и с умом,

    С упованьем и крепкой дубиной,

Понижением акций грозили притом

   И пленяли улыбкой невинной.

Из ущелий уже поползла темнота,

   Надо было спешить следотопам,

И Бобер, опираясь на кончик хвоста,

    Поскакал кенгуриным галопом.

—  Тише! Кто-то кричит' — закричал Балабон.

    —  Кто-то машет нам шляпой своей.

Это — Как  Его Бишь, я клянусь, это он,

    Он до Снарка добрался, ей-ей!

И они увидали: вдали, над горой,

    Он стоял средь клубящейся мглы,

Беззаветный Дохляк — Неизвестный Герой  —

   На уступе отвесной скалы.

Он стоял, горд и прям, словно Гиппопотам,

    Неподвижный на фоне небес,

И внезапно (никто не поверил глазам)

   Прыгнул в пропасть, мелькнул и исчез.

'Это Снарк!' — долетел к ним ликующий клик,

     Смелый зов, искушавший судьбу,

Крик удачи и хохот... и вдруг, через миг,

   Ужасающий вопль: 'Это — Бууу!..'

И — молчанье! Иным показалось еще,

    Будто отзвук, похожий на "-джум",

Прошуршал и затих. Но, по мненью других,

     Это ветра послышался шум.

Они долго искали вблизи и вдали,

     Проверяли все спуски и списки,

Но от храброго Булочника не нашли

   Ни следа, ни платка, ни записки.

Недопев до конца лебединый финал,

    Недовыпекши миру подарка,

Он без слуху и духу внезапно пропал  —

   Видно, Буджум ошибистей Снарка!

конец