Утро, судя по всему, удалось. А ведь еще второго дня казалось, что дождь никогда не кончится. Тогда он ходил за угол в супермаркет, а потом обратно с одутловатым бумажным пакетом в руках, и основательно промок.

Теперь же, проникающий в окна свет резал глаза, отчего те слезились. Он натянул повыше стеганое одеяло и отвернулся. Скудный интеллект электронных часов подсказывал, что времени начало одиннадцатого. Он рассеянно обвел взглядом комнату, которую последние полгода снимал вместе с женой, но ничего нового не обнаружил. Разве что пустых бутылок под столом прибавилось, да на самом столе валялось несколько мятых листов с подмоченными краями. Плод вчерашнего творчества. В заменявшем холодильник проеме между окнами — лубочный натюрморт из начатой бутылки "домашнего" кваса и банки квашеной капусты. Водка кончилась вчера, деньги — два дня назад. Это он помнил. Имелось, правда, несколько сигарет и пол-упаковки дурацких картонных спичек made in Germany. В принципе, тот необходимый прожиточный минимум, за зыбкой гранью которого банальная мысль о суициде перестает быть не более чем просто мрачной романтикой. Впрочем, ерунда. Очевидно — просто синдром приобретенного похмельного иммунодефицита, результатом чего является сплин, ощущение бесформенное и безразмерное. Оголенные нервы. Обостренное чувство вины. Перед собой, перед Создателем, даже перед той девчонкой, которую обидел когда-то на первом курсе технического ВУЗа, и чье имя давно и навсегда стерлось из памяти.

На сей раз физическая похмельная составляющая (сказалось качество и количество водки) была настолько сильной, что возникла мысль о контрастном душе и крепком чае с лимоном. Вот только лень, псевдорусская патологическая предрасположенность к мазохизму и прочное осознание того, что никаких лимонов в доме нет, заставили (помогли) ему оставить все как есть. Что ж, достижение душевного равновесия — дело рук субъекта, утратившего это самое равновесие. То ли его бездействие.

Он не спеша закурил. Не спеша выдохнул дым. Торопиться ему и впрямь было некуда.

Биржа труда закрыта, бастуют социальные работники. Жена уже неделю живет у родителей. В следующий раз стоит жениться на американке. Хотя родители жены неплохо зарабатывают — делают свой business. Они же оплачивают эту самую комнату. Декоративная крыса обреченно смотрит сквозь металлические сплетения рыболовного садка, подвешенного к потолку. Когда он кормил ее в последний раз? Вспомнить было сложно. Скорее всего, когда в последний раз ел сам. Значит давно. Ничего, крысы живучие, да и депрессии подвержены в меньшей степени.

Сигарета, догорев, обожгла пальцы, надо было идти в сортир. Вот только кушак от старого халата куда-то подевался. Может, вчера специально спрятал, дабы не было искушения повеситься рядом с крысой. Так, под настроение. Хотя, на этом гнилом кушаке повеситься нереально. Просто где-то валяется.

На обратном пути он автоматически включил громоздкий, некогда служивший предметом его гордости "бум-бокс". По FM гоняли саундтрек из последней тарантиновской поделки. И ему зачем-то вспомнилось, как примерно год назад он тоже слушал, правда, совсем на другой станции, какой-то очередной чарт. Там на первом месте была Света Сурганова с песней "Мураками", а на втором — "шнур" с одноименным шлягером про себя. А может, очередность была обратной, но суть не в этом. Две знаковые фигуры, два апологета современной субкультуры — Мураками и "шнур". "Шнур" и Мураками. Ну, пожалуй, еще и Тарантино. И хватит.

Он выключил радио и вставил кассету с "Русским Альбомом" Б.Г. На CD тогда еще такого не делали. Он очень любил этот альбом, но слушал нечасто. Если и быть мазохистом, то последовательным.

"Что же мы, все до сих пор пьем эту дрянь, цапаем чертей за бока?"

Возвращение на диван было приятным. Как возвращение домой, в том смысле, что вкладывают в это избитое сочетание не слишком умные литераторы. Кстати, о литературе... Он сгреб со стола подмокшие листы, попробовал разгладить их на коленях. На одном из них в верхнем правом углу прочел: "Жертвам сетевого маркетинга посвящается". И далее полстраницы неровным, торопливым почерком откровенной поденщины и блядства. Очевидно, он начал писать рассказ, но что-то не срослось.

"Никита Рязанский строил город, и ему не хватило гвоздя..." К сожалению, это не его мысль. Свою мысль он обнаружил на другом листе, начертанную поперек страницы нетрезвыми печатными буквами: "Не пальцем деланный человек, отец которого из Непала...".

М-да-а-а... Кажется у Довлатова, он дословно не помнил, сказано, что занятие литературой есть способ избавления от собственных комплексов. У него же все выходило с точностью до наоборот.

Дальше шли и вовсе не поддающиеся расшифровке записи. Понятно: "выпил, удолбался, вот и весь сказ".

Раньше процесс выведения букв на различного качества бумаге казался ему чем-то жизненно необходимым, физиологическим отправлением, ежели так можно выразиться. Было это давно, в то еще время, когда потребление алкоголя проходило относительно стабильно, не оставляя болезненных синяков на ментальном тельце психики. Теперь же, когда он пытался, без особого, правда, успеха, зарабатывать этим на хлеб, теперь, когда хоть и изредка в дешевых желтых газетках появлялись его статейки, посвященные культурологическому безумию города, типа приезда поп— и порно— звезд, супермегашоу трансвеститов и прочих событий из жизни явных и скрытых пидарасов и пидарасок, теперь, когда...

Он упустил нить мысли и почувствовал себя окончательно раздавленным. В общем, то время, когда он получал удовольствие или хотя бы удовлетворение и от потребления, и от творчества, ушло безвозвратно. Да и то, чем он сейчас занимался таковым (творчеством, то бишь) не являлось. Правда иногда, обычно в сильном бессмысленном подпитии, он еще пытался зацепить это ускользающее и эфемерное нечто. Только вот все потуги, как правило, заканчивались наутро глубокой похмельной пустотой, профицитом отрицательных эмоций и смятением чувств. "А поутру с похмелья шли к реке по воду, а там вместо воды — Монгол Шуудан". Истерическая попытка избавиться от комплексов всякий раз оборачивалась новым острым приступом саморефлексии, снять который, вернее, оттянуть до следующего утра было возможно при приеме еще большего количества алкоголя, а впоследствии тяжелым медвежьим сном. Сегодня же и вовсе приходилось обходиться без помощи необходимых анаболиков. ПРИХОДИЛОСЬ ОБХОДИТЬСЯ без НЕОБХОДИМЫХ... Неплохо для человека, считающего себя писателем.

Зазвонил телефон. Сперва он вообще не мог распознать причину и источник звука, затем еще какое-то время размышлял, стоит ли брать трубку. В принципе, могли позвонить из службы занятости, получившие наконец сатисфакцию своих требований социальные работники. Могла позвонить жена с миротворческой миссией. Могло, в конце концов, прийти сообщение о безвременной кончине некоей неведомой тетушки из Колумбии, оставившей ему в наследство пару кокаиновых плантаций. Да и хер с ними!

Он перегнулся через диван и выдернул шнур из розетки. Говорить ни с кем не хотелось. Думать не хотелось тем более. Но с последним было сложнее. Мысли, как растревоженные осы мучительно больно жалили мозг, жалили и тут же умирали, уступая место другим.

Ему скоро сорок. Скорее, чем можно себе представить. Затянувшийся возраст среднего кризиса. У него нет нормальной работы и сносной профессии и, как следствие, собственных денег. Он до сих пор толком не выучил язык и не сдал на права. Права есть у жены. Она водит потрепанный "Скорп", купленный ее же родителями. А ему наивно кажется, что вполне достаточно того, что он неплохо владеет русским и умеет управляться с велосипедом. И с женой все та же хрень, что год назад, что три года назад, что и все время, что он ее знает. Наверное, она его не любит. И он ее. Он, наверное, вообще никого не любит. Никого и ничего. И еще вот уже больше года он не видел собственную мать. С тех самых пор, как переехал. А зачем?

И солнце тут такое же нагло-непристойное и водка такая же омерзительная, и боль внутри по-прежнему пронзительная и не проходящая. А главное, ничего не изменилось. Ровным счетом ничего.

Never mind, fuckenshit!

"Значит все как всегда и все по местам..."

Пленка закончилась. Бум-бокс щелкнул автостопом, заставив его вздрогнуть. Когда-то он злонамеренно отказался от покупки аппарата с реверсом, дабы ненароком не сойти с ума. Возможно зря.

Он встал и подошел к окну. С высоты 270-ти ярдов была хорошо видна глянцевая витрина бутика нижнего белья на Йорк-стрит, тяжелая металлическая дверь частной ветеринарной клиники, а дальше, в перспективе на фоне застывшей сферы звезды по имени Солнце, уродливая подвесная конструкция Бруклинского моста.