Rambler's Top100
 


Большая рамочка: ширина 6 метров, высота 3 метра. Дождик какой-то. Такой, непонятный, очень литературный. В углу рамочки, справа, идёт Вася. Точнее, Василий Львович. Маленький такой Василий Львович в большой рамочке. Идёт и думает (он вообще любил думать). Думает рамочкой. Она едет, и мысль едет. А сам маленький Вася в правом углу своих раздумий. Остановился. И уже не видно его, шесть на три уехали к автобусной остановке, а потом дальше к вокзалу, и только рельсы проносятся. Сплошные рельсы. Выпал Василий Львович из своей головы, значит. Стоит, мелочь в кармашках перебирает. На солнце посмотрел, сощурился. "Нет никакого бога", — сказал он вслух и медленно пошёл дальше. В рамочке мелькнули чересчур умные вороны, сидящие на проводах. И снова рельсы. В принципе, с этими рельсами стало даже легче, проще. Каждое движение, минута, каждое ощущение приобретали смысл. Жизнь в железнодорожном свете имела ритмичность.

Василий Львович никогда никого ещё не любил. Может, не стремился к этому просто, а само по себе не получалось. Спокойный Вася. Его это устраивало. Пробовал ходить на дискотеки, шумные праздники, но ему там было скучно. "Рельс нет. Надо же. Хуйня какая-то", — подумал Василий Львович и больше не ходил на подобные, так сказать, мероприятия. К этому моменту Вася уже и забыл, что была рамочка и он в правом углу рамочки. Тогда он начал спрашивать разных людей, есть ли у них такие же рельсы, как и у него. Люди отрицали любые рельсы — даже простые параллельные линии были им чужды. Вася остановился. Посмотрел на солнце, сощурился. "У них, наверно, что-то более колеблющееся, — подумал Василий Львович, пересчитывая мелочь в карманах, — Наподобие синусоиды". Но со временем Васе стало чего-то не хватать. Вообще всё было нормально, даже хорошо, но, как выразился сам Василий Львович, это хорошее было двухмерно. И он решил влюбиться: "Надо привыкать к стенам. Любить их надо. Вот у меня в окне есть стена. Красивая. В розовой плитке, швы только в прошлом году замазывали. Я её назову Нюрой и буду любить". Была эта любовь летом, что немаловажно. Вася постоянно держал окно открытым. Смотрел на Нюру. И появилось тогда у Василия Львовича какое-то сумасшедшее, вакуумное удовольствие. Он оказался в отстойнике времени. Он плавал в тёплых минутах и мутных вечерах. Ему казалось, что ничего не существует в мире, кроме этого утра, когда между ним и Нюрой стоит кисломолочный туман, когда он садится на подоконник, держась руками за оконные рамы с облупляющейся краской, когда он смотрит на ровные розовые плиточки нюриной плоти. Василий Львович был безумен, несчастен и зависим — одним словом, влюблён. Нюра была вертикальна, молчалива и глупа — она была стена. Вася же глубоко страдал: в мирной картине рельсонеба стали мелькать непонятные, а порой и неприятные вещи — летали полиэтиленовые пакеты, в проводах застревали детские игрушки, а в последнюю ночь Василий Львович видел раздавленную на рельсах собаку. В мире непересекающихся параллельных прямых тоже можно сойти с ума. Вася стал чего-то хотеть. Он ясно ощущал внутри себя Желание. Оно было ему очень непонятно. "Чего же я хочу? — соображал Василий Львович, нервно прохаживаясь по комнате в полосатом халате, — Умереть? Покурить? Выпить кофе?". Вася исполнял предполагаемые желания непоследовательно: сначала пил, потом умирал, потом весь оставшийся вечер курил. Когда умирал, даже на время забывал о Нюре. А потом снова. Плавал... "Какая же она... Плиточка к плиточке... В прошлом году швы... это... замазывали, да" — Василий Львович сидел на подоконнике, свесив ноги в бесконечную возможность смерти, в единственную свою радость. Тут у него начинало болеть сердце, оно поворачивалось вокруг своей оси, ища внутри Васи тишины, и, не находя её, начинало плакать. "Любовь", — смущённо улыбался Вася, прижимая к сердцу ладонь, и ему даже в голову не приходило, что это от сигарет и нетишины...

В один из дней июльского ливня Василий Львович вышел из туалета и подумал, что курить в сортире — это даже хуже бытового пьянства. Там хоть романтика есть. Он прислонился головой к стене: "Вот я сейчас прижмусь к обоям покрепче, оставлю на них свой пунктирный контур и исчезну. Ведь нет ничего внутри-то. Нет". Вася понял, что теперь ему не поможет даже смерть — нечего и некого убивать. Вася захныкал и пошёл налить себе стакан кефира. Вася зашёл в комнату со стаканом кефира. Вася сел на подоконник со стаканом кефира. Вася запустил стакан кефира в Нюру. По стене распласталось большое белое пятно и стало длинными полосками стекать к нижним этажам. Василий Львович громко и ненатурально засмеялся, потом завыл, прижимая края любимой панамы к ушам: "Вот я её и трахнуууул". Продолжая ныть, Вася пополз на балкон за бельевой верёвкой, чтобы повеситься, потому что понял, что сошёл с ума. Ангелы за уши тянули Василия Львовича уже давно, но только теперь он решил повиноваться. Когда беспомощный Вася просочился обратно в комнату в ожерелье из прищепок, то всё-таки не смог не взглянуть последний раз на Нюру. Он лёг рёбрами на подоконник и посмотрел: стена была совершенно чиста. Дождик. "Ах, вот так, значит, да? Вот так?" Молчание. Любимая панама Василия Львовича начала промокать. Промокла. Он продолжал стоять у окна... Вася снова захныкал и ушёл спать в прищепках.

Ночью ему снилась стена с полинявшей дешёвой краской. Ещё там ходили ноги в белых колготках и старых кедах. Когда на полу рядом со стеной оказывалось слишком много упавшей штукатурки, то колготки с кедами, прохаживаясь по этому строительному мусору, порождали немыслимо приятный для Василия Львовича звук: он слышал скрип, эхо, а поверх этого наслаивались абсолютно ощутимый запах мела и пыль в носоглотке. Вася полюбил ноги в белых колготках за один лишь звук, который они производили. Он проснулся в 4 часа ночи, потому что не любил просыпаться утром (ну, в смысле, само слово "утро" ему нравилось; было в нём что-то иностранное, нерусское, даже первобытное). Вася вышел из снов с совершенно спокойным лицом: его профиль на фоне зелёной обивки дивана напоминал дельфина, вдумчиво умершего от разрыва сердца в самой бездне морской. Василий Львович потёр лицо руками и подумал: "Плавники созданы, для того чтобы рассекать соль". Он скинул с себя панаму и прищепки и сел на пол. Воздух был влажный, переполненный.


В а с я: Ладно, я пошёл.

Н ю р а: Иди.

В а с я: Ты не должна ничего говорить, ты ведь стена.

Н ю р а: Ладно.

Н ю р а: Иди уж...


Василий Львович выплыл на улицу. Он разрезал туман своими ослабшими плавниками, уставал, останавливался и вновь становился похож на умного мёртвого дельфина, пока не рассеялись утренние волны. И город стал обычным. Он стал для людей, а не для умных мёртвых... "Придумайте меня, пожалуйста, снова — только совсем урода. И чтобы злой. Я вам доплачу", — взывал Вася. Но книг не переписывают заново.

Василий Львович, раздираемый ангелами, забрёл в подворотню. Колодезь. Он ощутил отсутствие людей. Тут была городская тишина, клаустрофобная — это дом так дышит. Вася прислонился щекой к стене и провёл рукой по старым кирпичам. Василий Львович хотел научиться у этих стен дышать. Он считал их добрыми. В этот момент раздался скрип двери, и во двор вышла девушка. Нет. Вышли ноги в белых колготках и кедах. Сначала у Васи в голове сместились пласты сознания, и он крепче вцепился пальцами в стену — чтобы потрогать сны. Но когда Василий Львович увидел лицо девушки, то окончательно вернулся в реальность. Она была фантастически некрасива. Вася пошёл за ней: "Она станет или святой, или блядью. Но святых уже давно не делают, так что остаётся одно, — Василий Львович безразлично смотрел на разношенную обувь и колготки, — Господи, скажи, ведь она станет блядью?". Девушка обернулась, посмотрела в душу Василия Львовича и пошла дальше. Потом она остановилась, заплакала и подошла к нему:

— Я обещаю.


Через полчаса Вася перешагивал со шпалы на шпалу. Он долго шёл по рельсам, отгонял ангелов. И они ушли. "Сволочи", — сказал Вася им вслед. Василий Львович остался один. "Стихотворение что ли написать?.. мечта приподнимает три ребра и выпускает солнце из сплетений гулять на поводке по венам и это солнце-инвалид которое невовремя болит которое не может быть звездою заканчивая всякий свет пиздою... Как-то апокалиптично, мда..." Вася посмотрел на горизонт: там скрещивались рельсы. Как бы. Василий Львович подумал: "Вот я иду, иду, и вроде цель моя — прийти как раз к пересечению этих железных дур. Но ведь никогда. Понимаешь, господи? Никогда этого не будет". Вася склонил голову, остановился, вздохнул. Вытащил из кармана панаму. Надел. Пошёл дальше. И тут Василий Львович чему-то слабо улыбнулся. Сильный ветер надувал полы его халата. "Господи, ты ведь в этих пересекающихся на горизонте рельсах, я прав?" Но Вася и так понял, что прав. Теперь он всё понял. "Бог — это будущее. Мы туда идём. Верим, что именно там всё произойдёт, всё пересечётся. Естественно, ничего не происходит и не пересекается, потому что будущего, в принципе, не существует. Есть только здесь и сейчас". Вася посмотрел в небо, придерживая панаму: "И что же делать?" К Васе подъехала рамочка. Нашлась. По периметру рамочки колесила красная бегущая строка: "Надо жить". Вася почувствовал содрогание рельс: впереди ехал поезд. Василий Львович внимательно смотрел, как этот огромный зелёный червь выправляет свои вагоны в ровную полосу после крутого поворота. Ему стало очень грустно, что всё оказалось так просто. Так просто.


Потом Вася пришёл домой, выпил кефира и выпрыгнул в окно, чтобы хотя бы раз в жизни коснуться Нюры. Рассекая лицо и неровности блочного дома, он знал, что поступил совершенно неправильно. Но это был его выбор.

КиноКадр | Баннермейкер | «Переписка» | «Вечность» | wallpaper

Designed by CAG'2001-06
CP 2006
©opyright by Сон Разума 1999-2003.
All rights reserved.
обновлено 29/10/2006
отписать материалец Мулю
  SpyLOG
За материалы сервера администрация сервера ответственности не несёт, любые преднамеренные или непреднамеренные аналогии с реально существующими людьми по поводу написанного здесь должно признать коллективным бредом автора и читателя, за что считать их обоих организованной группировкой с насильственным отбыванием принудительного лечения в психиатрическом заведении по месту жительства.
Все материалы являются собственностью их авторов, любая перепечатка или иное использование разрешается только после письменного уведомления. Любое коммерческое использование - только с разрешения автора.